В пять часов коммутатор банка закрылся на ночь. Вечерние звонки по просьбе Палмера были переключены на номер Вирджинии Клэри. Ни один не соединялся с его кабинетом. И все же в 5.30 кнопка его частного телефона засветилась зеленым светом. Думая, что звонит его маклер, Палмер нажал на кнопку и сказал:

— Да, Пит?

— Я похож на Пита? — спросил Мак Бернс.

Палмер нахмурился. Кроме его нью-йоркского и чикагского маклеров, никто в Нью-Йорке не знал этот номер. Сегодня днем он дал его Эдис, чтобы она смогла соединить его с Тимом Карви, если Тим, не найдя его, позвонит ему домой.

И когда раздался голос Мака Бернса, Палмер, рассеянно пробежав взглядом по письменному столу, уставился на дюжину записок — неотвеченных телефонных звонков. Знала ли Вирджиния этот номер? Может быть. Вероятно, знал его и Бэркхардт. Почти любой в ЮБТК, заходивший в кабинет Палмера, мог прочесть номер. Значит, Бернс тоже мог это сделать. Неожиданно до Палмера дошло, что пауза слишком затянулась.

— А на кого похож Пит? — спросил он наконец.

— Послушай, дорогой, мы с тобой встретимся?

— Смотря о чем пойдет речь.

— О, mucho [Много (исп.)] вещей, дорогой, — ответил Бернс.

— Боже, вот это полиглот. Скажи: почему у тебя такой ликующий голос?

— Разве он не должен быть таким? — возразил Бернс. — Есть какие-нибудь причины?

— Могу перечислить целую дюжину.

— Потому что мои кишки развешаны по всему полю сражения? — спросил Бернс. — Потому что ты разбил меня вдребезги, детка? Потому что я не видел такой хирургии с тех пор, как мне вырезали аппендикс.

— Пожалуйста, без лести.

— Без всякой анестезии к тому же, — добавил Бернс. — Дружище, когда ты режешь, ты режешь по-настоящему. Только в четыре часа дня я получил новости об этом немецком перебежчике. Чудесные у тебя друзья!

— Это не друг.

— Больше не друг? Подожди, когда он узнает, как ты его использовал.

— Зачем, Мак. В Джет-Тех ему было плохо. Любой, предложивший ему другую работу, оказал бы ему огромную услугу.

— А Эдди Хейген? Он понимает, куда ты его засунул?

— Генерал Хейген получил нового руководителя исследовательских работ. Кто бы ни сделал это, он помог бы генералу выйти из затруднительного положения.

— И поставил бы его перед сенатской комиссией, — добавил Бернс.

Палмер выпрямился.

— Не понимаю.

— Хейген поймет. И Гаусс. И высшие чины Джет-Тех также.

— Ты хочешь сказать, что они предстанут перед комиссией?

— Мой человек из Вашингтона только что звонил мне, дружище. Он говорит, что департамент, ведающий подобными вещами, просто в бешенстве. Через полчаса состоится прессконференция; они намерены воспрепятствовать этому переходу и потребовать расследования.

— У них есть на это право, — ответил Палмер.

— Что может удержать их от упоминания твоего имени при разборе дела?

— Думаю, ничего.

— Ну и как же? — спросил Бернс.

— Ну и что? У нас свободная страна, Мак. Если они захотят сказать сенаторам, что именно я свел их вместе в интересах помощи человеку, способному принести большую пользу нашей национальной безопасности, — человеку, деятельность которого зажимали, я не могу остановить их. Да и не буду стараться.

— Сенаторы могут увидеть все иначе, дорогой. Они могут увидеть, что ты отрываешь человека от важнейшего проекта «Уотан», именно когда этот человек крайне необходим.

— Если ты имеешь в виду Гаусса, — сказал Палмер, — то я думаю, он совершенно иначе расскажет всю историю. Он, вероятно, объяснит, что неудачи «Уотан» происходят из-за скаредности ДжетТех, из-за неспособности этой компании солидно поддержать его. В мире не найдется и десяти человек, могущих доказать его неправоту. И между прочим, он, вероятно, прав.

Бернс очень долго молчал. Потом легко хмыкнул.

— Снимаю перед тобой шляпу, Вуди, — сказал он. — Я снимаю свою старую chapeau [Шляпа (франц.)]. Ты любишь играть в шахматы, не так ли?

— Ты забываешь про пат, — заметил Палмер. — Тот случай, когда Джет-Тех сообщает сенаторам, что, по их мнению, все это подстроил я, преследуя какие-то свои личные цели. Как, по-твоему, могут они сделать такой ход?

— Это не пат, лапа, для них это чистое самоубийство.

— Совершенно верно. Теперь, если хочешь, можешь перемотать пленку и посмотреть, не сделал ли я каких-либо порочащих себя признаний. Начинай, я подожду.

На этот раз Бернс расхохотался в полном восторге.

— Боже, ты просто прелесть! Мне нечего прослушивать. Едва услышав твое «по их мнению, я…», я тут же выключил микрофон. Так я сказал, дорогой, снимаю перед тобой chapeau.

Палмер с трудом удержал себя от исправления «так» на «как».

Хотя он, по всей вероятности, и поразил Бернса, и завоевал его как союзника, все же основательно потрясти его невозможно: слишком изменчива и непостоянна его натура.

— Тогда мы можем продолжить эту беседу, когда встретимся сегодня вечером?

— Не могу ждать. Нам нужно многое обсудить.

— Ты сейчас дома?

— Да. Как скоро ты можешь приехать? — спросил Бернс.

— Сколько будет длиться наше свидание?

— Может быть, много часов.

— Тогда я заеду домой пообедать. Увидимся в… э-э, восемь.

— Давай пообедаем вместе, дорогой.

— Не стоит себя беспокоить, Мак.

— Да что ты! Мне приносят горячую еду из «Шамбора». Сегодня я закажу всего по две порции.

Палмер скорчил гримасу.

— Что в меню?

— Ты сам назови. «Медальон биф», «труи амандин». Знаменитый «канеллопи» [Мясные и рыбные блюда]. Я закажу.

Палмер улыбнулся:

— Буду у тебя через час. — Он повесил трубку и посидел некоторое время, анализируя беседу. Что ж, может быть, он достаточно сильно поколебал Бернса и его реакция вполне естественна.

Палмер уже успел постичь, что для Бернса весь мир состоит из двух типов людей: идиотов и таких, как он сам. Бернс относился ко всем со смесью вкрадчивого снисхождения, завуалированной жалости и явного недоверия. Но Палмер рассчитывал, что, если его план сработает, это произведет на Бернса достаточное впечатление, чтобы завоевать его уважение. А Бернс уважал только тех, кто не уступал ему в коварстве. По этой причине также Бернс плохо срабатывался с теми, кого он считал ниже себя по умственным способностям, то есть почти со всеми. Теперь Палмер чувствовал, положение изменилось.