— Обычно к празднику [Первый понедельник сентября — День труда, официальный рабочий праздник в большинстве штатов США. — Здесь и далее прим. переводчика.] мы перебираемся в город. Эдис с детьми пока еще не переехала. На этот раз они задержатся до моего возвращения.

— Так решил ты сам или твоя жена?

— Я.

Некоторое время они молча взбирались по косогору.

— Ну а если тебе придется задержаться в Нью-Йорке лишнюю неделю, как ты думаешь, справится она с переездом без твоей помощи?

— Справится, конечно. — Палмер медленно перевел дух: подъем становился все круче. — Вуди, мой старший сын, поможет. Ему уже пятнадцатый год.

— У тебя, кажется, их двое?

— Мальчишек двое и еще дочь Джерри. — Палмер не сомневался, что Бэркхардту все это известно. Непонятно только, зачем он прикидывается, будто не знает. — Скоро ей исполнится одиннадцать, — продолжал Палмер, — она родилась второй, после Вуди.

Бэркхардт шел теперь молча, и Палмер вдруг понял, что старик пытается скрыть донимающую его одышку. Постепенно дорога выравнивалась, они достигли вершины холма. Дом Бэркхардта, массивный, приземистый, широко раскинулся перед ними. В закатных отблесках голубые ставни на фоне деревянной облицовки казались зеленоватыми.

Палмер подумал, что, несмотря на причудливость стиля, дом производит приятное впечатление. Центральное строение имело два этажа и портик во всю высоту. В правом крыле, видимо, размещались жилые комнаты, а слева был гараж, отмежеванный от дома проходом, ведущим прямо в сад позади дома. Изящество удивительным образом сочеталось с консервативной солидностью всего ансамбля, который, вероятно…

— Я расспрашивал тебя обо всем этом, — прервал его размышления Бэркхардт, успевший отдышаться, — просто на случай, если тебе придется застрять еще на несколько дней в Нью-Йорке: не поставит ли это в затруднительное положение твою семью?

— Они уже привыкли управляться сами.

Маленькие, проницательные глаза Бэркхардта на мгновение метнулись в его сторону, но он тут же отвел взгляд.

— При отце тебе, кажется, почти не приходилось разъезжать?

— С начала войны время от времени случалось.

— В связи с закладными? — поинтересовался старик.

— Сперва это была работа, связанная с оценкой имущества, — сказал Палмер, — но после окончания войны… я хочу сказать, что вот уже два года, как я занят совсем другими делами. Мы кредитуем…— Голос его осекся, он вдруг понял, что все эти подробности скучны для старика.

— Насколько я знаю, ты работал какое-то время в Кредитном управлении.

— Как раз накануне войны, совсем недолго. А между 1950 и 1951 годами, — добавил Палмер, — я успел набить руку в делах, связанных с торговым кредитом.

— Твой отец считал, что банкиру нужно знать все, правда?

Бэркхардт вдруг остановился, воззрившись на один из столбов, поддерживающих стенку из необтесанного камня, которая тянулась вдоль мощеной дороги, пересекающей лужайку.

— Какой-то паршивец, — медленно сказал он, — швырял в него гнилые яблоки. Выглядит так, будто голуби целый год украшали этот столб своим пометом.

— Я думаю, следы яблок можно смыть из шланга.

— Нет, невозможно, чтоб ему провалиться! Яблочная кислота въедливая, ее не смоешь, она обесцвечивает камень, — проворчал старик. — Придется, наверно, обдирать песком! — Он с досадой отвернулся и зашагал к дому. — Ты занимался также вопросами прессы и рекламы, — сказал он.

Палмер не разобрал, вопрос ли это или утверждение.

— Да, приходилось, — ответил он, пытаясь попасть в тон старику.

— Просто трудно поверить, что пятнадцать лет назад, — сказал Бэркхардт, — твой отец уже предвидел значение рекламы, необходимость установления прочной связи с прессой. Однако, должен признать, он дал тебе основательную подготовку. В нынешние времена лишь немногие из деятелей, осуществляющих связи банка с прессой, знакомы с банковскими операциями. Большей частью это просто журналисты, агенты по рекламе. Банкира среди них не встретишь.

— Однако без этой публики не обойдешься, — заметил Палмер с напускной беспечностью. — Просто не представляю, что бы я делал, не будь у меня под рукой специалистов по этой части.

— Разумеется, приходится прибегать к их услугам. Нынче эти ребята в большом ходу. — Бэркхардт распахнул боковую дверь, ведущую в дом со стороны гаража. — Не легко отыскать людей, прошедших такую выучку, как ты. Входи.

Очутившись в темной прихожей, Палмер спрашивал себя — решится ли старый деляга раскрыть свои карты до конца игры. Кто стал бы признаваться, что доволен сделкой еще до того, как закончится торг?

Перед домом, под навесом, украшенным черно-золотистыми полосами, вокруг стола с тяжелой мраморной доской стояли в беспорядке плетеные кресла, а на столе были приготовлены сигареты и пепельницы. Палмер принял душ, переоделся к обеду и теперь, сидя в кресле, любовался садом, игрой оранжево-коричневых теней, постепенно переходивших в зеленовато-черные; в небе угасали закатные отблески. Бэркхардт уселся рядом, набил трубку и закурил, пуская клубы дыма, почти невидимые в сгустившихся сумерках. Дворецкий поставил на стол поднос и коснулся кнопки на стене позади них. В мягко разлившемся свете Палмер увидел две бутылки виски, три стакана, сифон и окованное серебряным обручем деревянное ведерко со льдом.

— Видишь ли, — сказал Бэркхардт после того, как оба они устроились в своих креслах поудобней и отхлебнули по глотку виски, — люди теперь поднимают кутерьму по любому поводу. Ты, наверно, и сам заметил, что многие просто из кожи лезут вон, только для того чтобы всячески усложнять самые простые вещи.

— Пожалуй, это не ново, — заметил Палмер, стараясь сообразить, к чему старик ведет. — Я хочу сказать, что и в прежние времена мы были склонны к этому, разве нет?

— Не мы, — возразил Бэркхардт, — а они. Не думаю, чтобы банкиру было трудно обойтись без этих усложнений.

— Если вы имеете в виду абстрактные идеи, — продолжал Палмер, — то для рядового человека они обычно выглядят весьма сложными. Мы даже не представляем себе, до чего сложными они могут казаться… им.