Снова загудел интерком.

— Да?

— Только что доставили сверток, сэр.

— Принесите его, пожалуйста.

Палмер нажал черную кнопку телефона, соединяющегося с кабинетом Вирджинии Клэри.

— У вас где-нибудь здесь есть магнитофон? — спросил он без предисловий.

— Я… Да, думаю, есть.

— Пусть его принесут ко мне, и приходите сами.

— Вы у себя в кабинете?

— Как можно скорее, пожалуйста.

В 3.10 Палмер поставил кассету Бернса на магнитофон. Они с Вирджинией стояли и следили, как она разматывается. Тихий, скрипучий звук послышался из динамика.

— Сделай погромче, — предложила Вирджиния.

— Может быть, мне нужно просто послать это в одну из радиокомпаний в целях широкого оглашения?

— Гм.

Вскоре они услышали свои голоса. Палмер послушал, вдруг нахмурился и включил перемотку, внимательно рассматривая крутящуюся ленту. Через несколько минут она была смотана на основную бобину. — Странно, — сказал Палмер, — ни единого соединения.

— А должны быть?

— Оригинальная лента охватывает много дней и вечеров записи. Магнитофон в квартире Бернса имел маленькие семисантиметровые бобины. А эта лента заполняет 17-сантиметровую бобину. Это означает, что она составлена из трех-четырех более маленьких. Чтобы они были вместе, их надо склеить. А на этой ленте соединений нет. Значит…

— Значит, это переписанный вариант, а не оригинал.

— И опять блестящий ум Клэри.

— Мак выдал это за оригинал? Как ты заставил его расстаться с ним?

— Секрет. Главное, он не расстался с оригиналом. Он думал, я поверю, что он отдал оригинал.

— А это…

— Значит, я был прав в отношении Мака. Он не подозревает, в какой серьезный переплет он попал. Если бы он знал о моем ленче, он понял бы, что теперь у него безвыходное положение и даже ложная взятка, вроде этой, ничего не может спасти.

— Вудс, я совершенно не представляю, о чем ты говоришь.

— Знаю. — Он поднял глаза от магнитофона. — Прости. Я даже не разговаривал с тобой с того вечера в пятницу. Это все китайская грамота для тебя, не так ли?

— Я провела очень спокойный уик-энд дома у телефона.

— Прости меня.

Она избегала его взгляда.

— Дошло до того, что моя мама решительно сказала: «Вирджиния, кто бы он ни был, он не хочет с тобой разговаривать». Иногда она бывает удивительно проницательна.

— Причина не в том, что я не хотел говорить с тобой. Просто я…

— Не говорил, — сказала за него Вирджиния.

— Когда все закончится, я расскажу тебе подробно о всех своих делах в этот уик-энд. Тогда ты…

— Когда что будет закончено?

— То, что я расхлебал только наполовину. — Палмер снял обе бобины и переставил их. Потом вставил ленту и нажал на кнопку «Запись». — Я стираю эту ленту, — сказал он. — Она не единственная, но тем не менее нет смысла оставлять ее в таком виде.

— А теперь наши голоса записываются.

— Мы же говорим тихо. Просто стирается та запись.

— Тогда могу я сделать небольшое заявление?

Он искоса взглянул на нее.

— Пожалуйста, не надо. К этому времени завтра или самое позднее в среду утром я смогу объяснить все.

— Раз ты собираешься рассказать Джорджу Моллетту, с тем же успехом можешь рассказать и мне.

— Откуда ты знаешь?

— Он звонил и спрашивал меня, нет ли у тебя привычки не выполнять обещаний.

— Несколько минут назад?

Она кивнула:

— Я ответила, что всегда считала тебя образцом пунктуальности. — Наступило длительное молчание. — Но очевидно, обо мне ты этого не думаешь, — продолжала она. — Мне нельзя доверить информацию, которую ты намерен сообщить «Стар».

— Только не официально, — торопливо объяснил Палмер.

— Прекрасно. — Она следила за ржаво-коричневой лентой.

Потом, казалось пересилив себя, она отвела глаза от крутящейся ленты и уставилась на него с тем же пристальным вниманием, с каким только что изучала магнитофон. В послеполуденном, идущем сквозь верхние жалюзи свете глаза Вирджинии оказались как бы в глубоких пещерах темно-фиолетового цвета. В ее зрачках Палмер увидел свое отражение.

— Ты и в самом деле думаешь?.. — нарушила она молчание. — Ну, конечно же.

— Что я думаю?

— Ничего. — На секунду ее полная нижняя губа стала тонкой и напряженной. Потом уголок рта дернулся вниз. — Я все же скажу. Ты все еще думаешь, что я в сговоре с Маком, не так ли?

— Я никогда не думал, что ты…

— Нет, думал. Ты почти так и сказал в пятницу вечером.

— Я говорил и делал кошмарное количество диких вещей. Я был пьян.

— In vino veritas [Истина в вине (лат.)] и так далее, — сказала Вирджиния. — Ты не знал, что я учила и латинский и греческий? Хорошо иметь всестороннее образование. Конечно, это было до того, как блуд стал моей основной профессией.

Он резко вздохнул.

— Я прошу прощения за то, что наговорил. За то, что я думал в тот вечер. Я знаю, что это не так. Пьяные галлюцинации.

Она снова кивнула:

— Я могу понять, как это было. Но это не объясняет, почему ты не позвонил мне за целый уик-энд и не рассказал. Я сидела дома, и только один шаг отделял меня от принятия большой дозы снотворного. Ты даже не можешь представить, как я себя чувствовала. И самое глупое в том, что один несчастный телефонный звонок мог бы меня излечить. Вот в какое идиотское положение я себя поставила, Вудс. Женщине моих лет следовало бы быть умнее.

— Я действительно прошу прощения. Я…

— И, конечно, это не объясняет, почему ты не должен доверять мне, — продолжала она. Он хотел что-то сказать, но она, протянув руку, закрыла ладонью его рот. — Тем не менее я не хочу больше об этом слышать, — сказала она. — Это вопрос принципа, а не денег. Если тебе больше не нужен магнитофон, я скажу, чтобы его отнесли назад.

— Послушай, может быть, ты хочешь посидеть здесь во время моего разговора с Моллеттом? Тогда ты будешь знать то же, что и он.

Она покачала головой:

— У меня тысяча разных дел.

— Тогда давай выпьем что-нибудь после обеда.

— Нет.

— Я верю тебе, ты знаешь. Ты именно тот человек, кому я действительно верю.

— Да. — Она следила, как конец магнитофонной ленты хлопал на вертящейся кассете. — Я скажу, чтобы его забрали. — Она направилась к двери.