Позже Сабодин потерял в бою автомат, чем «вконец достал» командование отряда, которое давно подумывало, куда бы деть этого дурака. Воспользовавшись очередным приездом в отряд начальника штаба округа, генерала-лейтенанта Гусева, комбат подал списки офицеров, подлежащих переводу из спецназа в пехоту по профессиональной непригодности. В этих списках были лейтенанты Марченко и Сабодин.

Увидев списки, Гусев решил лично взглянуть на этих офицеров. Посмотрев на них, Гусев, не отличавшийся особой мягкостью характера, видимо, пожалел их и спросил: «Есть ли какие-нибудь просьбы?». На что Сабодин снова скроил рожу имени Олега Кошевого из кино и, шагнув вперед, проникновенно произнес: «Позвольте остаться в спецназе!».

Заглянув в сумасшедшие глаза, генерал отшатнулся от него, как от прокаженного, и, замахав руками, сказал «Все! Все! Достаточно! Уводите скорее!».

Так Сабодин попал в дшб, а наш отряд зажил размеренной жизнью.

Леонида Федоровича Рожкова еще в курсантские годы прозвали «Лэхой» за характерный южнорусский выговор и некоторую заторможенность.

Был он заместителем командира третьего взвода девятой роты.

Типичная картина. Командир взвода:

— Рожков, сколько у тебя человек в строю?

Рожков:

— Трыдцать тры!

— Ну как же трыдцать тры, когда у тебя двенадцать человек в наряде?

— Щас, — далее следовали мучительные вычисления в уме.

— Ну?

— Да не сбывайте вы меня, товарыш лейтенант!

Через некоторое время:

— Рожков, ну сколько?

— Тогда двадцать четырэ, — говорил Лэха, вытирая мощной дланью пот со лба.

В 1982 году Леха Рожков, Женя Богомолов и Юра Мяличкин прибыли в Лагодехи после выпуска из училища.

Степенный и женатый Лэха вызывал уважение у старших офицеров. Солдат он никогда не бил. В общем, был весь такой правильный, чем здорово отличался от основной массы офицеров. Несмотря на всю свою правильность, взводный он был пока очень сырой, многого не знал и даже не догадывался о том, что это существует.

Спустя пол года в 173 отряде освободилась первая рота. Когда от нее отказались такие старые взводные как капитан Пятковский, по кличке Проклятый, и старший лейтенант Муталибов, по кличке Миндубай, комбриг сказал, что раз старые взводные отказываются, то роту он отдаст молодому.

— Возьмешь, Рожков?

— Возьму, — ответил обалдевший Леха.

Понятно, что документы на него никто сразу не оформлял, но для того, чтобы временно назначить исполняющим обязанности командира роты, его вызвал комбриг и еще раз спросил. Леха попросил время посоветоваться. Подходил он с этим вопросом и ко мне. Я честно сказал ему: «Я бы на твоем месте не спешил. Ты и группой-то командовать пока не научился, а это рота! Ротное хозяйство и материальная ответственность. Кроме того, ладно бы это была обычная, наша спецназовская рота. Тебе-то предлагают роту в 173 отряде, где десять единиц техники и семьдесят пять человек. Не спеши, подумай». Но Лэха моим доводам не внял и роту принял.

Беда была в том, что ни Проклятый, ни Миндубай вкалывать не собирались. Имея за плечами стаж офицерской службы десять и восемь лет соответственно, им все было пофигу, и довольно давно. Вскоре в эту роту перевели меня в наказание. Понятно, что я тоже не пытался честным трудом смыть и искупить. Замполитом был Мамедов Арзу Мамед Оглы, и этим все сказано. Кроме того, он постоянно отсутствовал. Единственной опорой был зампотех Марат Мазитов, который хоть технику содержал в исправном состоянии. Командовали в роте сержанты. Если бы не они, то вообще пиши — пропало. «Вдуть» солдата, как положено, Лэха не мог, он просто не знал как. В этих диких условиях вся его уставная правильность оказалась ненужной.

Аэродром Шираки. Сюда мы пришли пешком, совершив марш в двести верст, для того, чтобы выполнить программу прыжков из самолетов ВТА. Встали лагерем. Наша рота заступила в наряд, я дежурным по лагерю. После обеда комбат объявил общее построение. Встретив меня, он, издеваясь, спросил:

— Ну что, товарищ лейтенант, завалили службу?

— А что, вы видели, где она лежит? — парировал я.

Комбат скрипнул зубами и пошел дальше. На построении выяснилось, что в нашей роте солдаты были замечены комбатом во время игры в карты. Непонятно за что меня комбат снял с наряда, Лэхе поставил задачу вместе со всеми офицерами выдрать роту так, чтобы от бойцов валил пар, а затем похоронить колоду на глубине два метра.

Из всех офицеров, участвовавших в забеге, кроме Лехи был только я.

Рота построилась по полной боевой. Леха скомандовал, и мы побежали.

Через километра три я поинтересовался у Лехи, когда же мы начнем роту дрючить? Выяснилось, что мы уже в процессе. Правда, никто, кроме Лехи, об этом не догадывался.

— Леш, и сколько еще ты планируешь бежать? — осторожно спросил я.

— Пока бойцы падать не начнут, как приказал комбат.

— Леха, а ты на зарядку с бойцами каждый день бегаешь?

— Нет, конечно.

— Тогда быстрее упадем мы, поскольку наши кони бегают ежедневно и бегают хорошо.

— Что же делать?

— Дай мне немного порулить, и ты все поймешь.

— Валяй, — разрешил Леха, видимо, понимая, что я прав.

Спустя пять минут от роты валил пар. Бойцы отражали внезапные нападения противника то справа, то слева, переползали и перебегали на указанный рубеж, снова вставали, продолжали бег, падали спиной к вспышке ядерного взрыва лицом в грязь и снова вставали и продолжали бег. Еще через пять минут появились первые «раненые и убитые», которых пришлось нести. После этого рота отрыла в соответствии с нормативом ротный опорный пункт. Игроки же рыли окоп для стрельбы из гранатомета. Стоя. С лошади. Потом там и похоронили колоду карт. Я коротенько объяснил пагубность пристрастия к азартным играм, и мы в таком же режиме вернулись в лагерь. За двести метров от лагеря рота залегла и вползала в лагерь по-пластунски, исполняя ротную песню: «Округ Закавказский, дружная семья. Родины любимой все мы сыновья».

И Леха, и рота получили урок. Первый теперь хотя бы знал как это делается, а рота поняла, что, несмотря на мою нейтральность, она может быть очень временной.

Как я и предсказывал, роту Лэхе не дали. Из Германии приехал опытный ротный капитан Лихидченко. В третью группу пришел Саня Корнев. Нас потихоньку доукомплектовывали нормальными офицерами перед Афганом.

В результате получилось, что и у меня, и у Корня группы укомплектованы нормальными ребятами, а Лехе досталось все остальное. И пришлось вскоре Лэхе для наведения порядка переходить к неуставным взаимоотношениям.

Для соблюдения правил маскировки в Афгане Лэ-ха долбил своих нещадно.

Помню, как-то снимаю его на броне с места засады в районе горы Л ой Таг. Один из сержантов идет с забинтованной головой.

Спрашиваю:

— Что, война была?

— Нет! — отвечает. — Лэха.

— А что тогда голова забинтована?

— Упал.

Ну, упал, так упал. Приезжаем в роту. Лэха подходит и говорит:

— Серега, надо бы бинокль списать на боевые потери.

— Так ты же сказал, ничего не было, какие тогда потери?!

Молчит.

К вечеру вижу Лэху с загипсованной правой рукой.

— Леш, что у вас там произошло?

— Да так, оступился.

Начинаю выяснять у бойцов. Оказывается, сержант и еще один разведчик, пользуясь тем, что раньше именно в этом месте банда душманов «трясла» проходящий транспорт, снимая дань, решили, что свято место пусто не бывает.

Леха сначала не понял, почему у него под горой останавливается проходящий транспорт, но потом увидел эту пару мародеров. Увидев разъяренного командира, они попытались спастись бегством. Первого Лэ-ха двинул кулаком по голове и отрубил, второго достал биноклем. В результате пострадали все участники выяснения отношений. У обоих нарушителей сотрясение мозга, бинокль разбит, Лэха сломал кость в основании мизинца.