Прибыв в город, Золкин решил оросить самогон, находящийся внутри, более благородным коньяком, для чего направился прямиком в любимый бар «Феодосия». После того, как задуманное было исполнено, на душе стало веселее, и, расстегнув ворот рубашки, Золкин вышел на улицу покурить. Тут-то и узрел^го проезжающий мимо комендант. Остановив машину, он открыл дверцу автомобиля и подозвал нарушителя, строго окрикнув: «Товарищ капитан! Подойдите ко мне!». Золкин даже не сразу понял, что зовут именно его, но поскольку рядом военных не было, он поплелся к подполковнику, удивляясь про себя, когда это его успели повысить в звании. Комендант отчитал его, приказал заправиться. Золкин сказал «Есть!» и пошел пить коньяк дальше.
В баре сидели офицеры пехотной дивизии, и Золкин примкнул к их компании. Те тоже не сразу поняли, что Золкин не летчик, а «десант», но когда узнали что и как, развеселились, и один из них, старлей, уже изрядно поддавший, предложил Золкину поменяться кителями. В красных петлицах нового золкинского кителя золотом отблескивали танки. Новые друзья расстались, и Золкин решил идти в часть. Но снова на выходе из бара его остановил комендант, ехавший теперь в обратную сторону. Каково же было его удивление, когда недавний летчик-капитан подошел к нему нетвердой походкой в расстегнутой полевой куртке, из-под которой выглядывали пехотные петлицы с танкистскими эмблемами. На погонах куртки темнели три старлеевских звезды. Комендант строго отчитал нарушителя и предложил ему прибыть к нему в кабинет, как полагается — в шинели, устранив все имеющиеся недостатки в форме одежды. Хлопнула дверь УАЗика, и он, взревев, исчез в вечерних сумерках. Золкин поспешил в часть. Надо же было где-то взять шинель хотя бы на время доклада коменданту. Переодевшись, он в указанный срок предстал пред светлые очи гарнизонного начальника. Несчастный подполковник схватился за сердце, когда увидел Золкина, в третий раз изменившего род войск и во второй раз звание. Проверив документы и убедившись, что перед ним не шпион, он долго отчитывал нерадивого старлея, а потом отпустил.
Золкин, возвращая шинель, встретил начальника штаба, который наконец нашел применение этому бездельнику. От батальона в комендатуру на три месяца выделялся временный помощник военного коменданта. Им был назначен старший лейтенант Золкин О.Г.
Можете представить выражение лица коменданта, когда вышеозначенный утром доложил ему об этом.
Назначение в комендатуру не могло изменить образа жизни Олега Геннадьевича. Только теперь на три месяца это стали проблемы не НШ, а коменданта. Золкин приходил на службу с устойчивым запахом перегара, всякий раз называя уважительную причину злоупотребления. Богатая фантазия позволяла не утомлять своего нового начальника однообразием. Какое-то время тот еще пытался бороться, но потом плюнул на эту затею. К концу срока командировки в комендатуре ее шеф перестал реагировать на нашего героя и даже давал ему в долг, как и многие другие доверчивые люди.
Лишь однажды Золкину удалось вновь вывести коменданта из состояния душевного равновесия. В ресторанной драке ему оторвали галстук. На шее остались только резинка и узел. Поскольку вернувшись из кабака, Золкин был не в силах раздеться, то и спал он, как и пришел домой, не раздеваясь. Утром, опаздывая, он слегка побрызгал на лицо водой и побежал в комендатуру. Увидев его, комендант дико захохотал: «Золкин, я тебя видел капитаном-летчиком, старлеем-танкистом и смог пережить это, узнав, что ты на самом деле старший лейтенант десантник. Однако в бабочке вместо галстука я даже тебя не чаял увидеть. Слава Богу! Скоро это закончится!».
Комендант заблуждался. После этой командировки Золкина частенько направляли в его распоряжение. Наверное, как «самого образцового офицера».
В здоровом воинском коллективе, где, конечно, иногда могут и пошалить, в свободное от службы время Золкин не мог себя не ощущать инородным телом.
Даже с юмором относясь ко всему, что с ним происходило, он наверняка чувствовал себя деревенским дурачком в большом селе. Он не мог не хотеть стать равным среди равных. Желание добиться всего сразу и без заметных усилий свойственно русскому человеку. Вспомните сказки, где герой влезает в одно ушко лошади Иваном-дураком, а вылезает из другого Иваном-царевичем. Именно таким ушком и казался Золкину Афганистан. В связи с необходимостью замены офицеров и прапорщиков, уже выполнивших свой долг, ротация в части была довольно сильной. Человек, прошедший Афган, в коллективе пользовался неизменным уважением, ну, а если он еще имел и награду, то статус его возрастал еще больше. В конце концов, желание Золкина, командования батальона и бригады, поскольку он достал всех, совпали. Золкину объявили, что он едет в Афганистан по плану замены.
Несмотря на то, что к Золкину относились без особого уважения, проводить его собралось человек десять афганцев. Как-никак, а человек отправлялся на войну. Понимая, что у Золкина денег нет по определению, решили скинуться ему на проводы. Пить собирались в канцелярии седьмой роты. Мужики, собрав денег, вручили их Золкину, сказав, что хоть «выставляться» должен он, но уезжать на войну без проводов не принято, поэтому пусть он пойдет и купит водки, а закуску к его приходу соорудят. Зол кин растрогался, взял деньги и побежал в магазин. Спустя некоторое время принесли закуску, а Золкина все не было. Кто-то принес водки. Выпили без виновника застолья в надежде на его скорое прибытие. Время шло, надежды таяли, а Золкин все не шел. Часть офицеров, плюнув, ушла домой, но самые стойкие, в том числе и я, остались. Когда же на часах было уже около 22.00, решили расходиться и мы. Проходя через КПП и посмеиваясь над ситуацией и над собой, мы еще надеялись, что произошло что-то, что способно оправдать будущего интернационалиста в наших глазах. На улице надежды наши рухнули. Из кустов вышел изрядно поддатый Золкин. В руках как оправдание своего долгого отсутствия он держал бутылку пива.
И если до этого всерьез о нем никто плохо не говорил, то тут народ прорвало. В конце концов, за всех высказался я, не стесняясь в выражениях и применяемых эпитетах. Пламенная речь, где я называл вещи своими именами, длилась минут пять без перерыва. Золкин сел на ступеньку КПП и закрыл голову руками. Мужики как-то сами выстроились в одну шеренгу, и получалось, что я отчитываю Золкина перед строем офицеров. В конце, сказав, что такого морального урода, как он, даже Афган не исправит, я обратился к своим спутникам: «Я ничего не забыл ему сказать?». Мужики заверили меня, что речь была исчерпывающей. Плюнув в сторону Золкина, я развернулся, и мы пошли в город. Золкин остался сидеть на крыльце, закрыв голову руками.
Глянув, уходя, в его сторону, у меня мелькнуло даже ощущение жалости, и я спросил у ребят: «Не переборщил ли я?». Карен сказал: «Все правильно! Может, хоть после этого Золкин что-то поймет». Хотелось выпить, чтобы снять ощущение гадостности.
То, что из Золкина боец, как из говна пуля, в Афгане поняли сразу. Даже постарались, чтобы он минимально общался с боевыми подразделениями. Поэтому попал он на должность помощника начальника оперативно-планового отделения Джелалабадской бригады спецназначения.
Время от времени офицеры этой категории могли быть направлены в боевые части с проверкой. Особым уважением штабные в боевых частях не пользовались, и их нередко встречали откровенной фразой из «Гусарской баллады»: «Опять штабной! Прислали б лучше водки!». Многие из них вообще бы из штаба не выходили, если бы не начальство или не желание «оторвать» где-нибудь орденок «нахаляву». Влекомый этим желанием прибыл и Золкин в четвертый отряд, дислоцированный в Бараки. Отряд этот славился тем, что стоял прямо на караванном пути, и проехать, минуя батальон, духи никак не могли. За систематические обиды, чинимые спецназовцами отряда борцам за веру, духи еженочно обстреливали расположение батальона реактивными снарядами, умудряясь выпустить иногда по двести-триста снарядов за ночь. В следствие этого батальон соблюдал суровую светомаскировку, а личный состав и офицеры спали в блиндажах и землянках.
