Зал суда был забит господами в темных костюмах, говорившими без умолку и бурно жестикулирующими. Вдоль стен тянулась галерея, где тоже, смеясь и болтая, стояли люди. Из-за жары и духоты дышать было почти невозможно. Посреди этого бедлама виднелся узкий проход, и, пока я шла по нему, толпа тотчас смыкалась за моей спиной, едва не выталкивая меня вперед. Зрители вокруг болтали о погоде, обсуждали предыдущий процесс, мой костюм и тонкости моего дела, о котором они, похоже, не имели ни малейшего представления. На другом конце зала возвышался небольшой помост, где за низеньким столом помещался следователь. Дабы казаться выше, он восседал на длинноногом стуле. Лоб его блестел от пота. За ним теснились судейские чиновники и канцеляристы и болтали с зеваками и друг с другом. По одну сторону возвышения переминался с ноги на ногу печальный человек, который постучал тогда, в Суиндоне, ко мне в дверь и хитростью заставил признаться, что я ныряла в «Джен Эйр». В руках он держал внушительную пачку бумаг, судя по всему официальных. Я решила, что это Мэтью Хопкинс[19], представитель обвинения. Рядом с ним стоял Ньюхен, но как только я подошла поближе, он спрыгнул ко мне на пол и прошептал на ухо:

– Это всего лишь формальное слушание, просто с целью установить наличие оснований для возбуждения дела. Если повезет, я добьюсь, чтобы слушание по вашему делу отложили, а потом рассмотрели в более благосклонном суде. На зрителей плюньте, это просто литературный прием для нагнетания паранойи, и к вашему процессу он не имеет никакого отношения. Мы будем отрицать все обвинения.

– Герр следователь, – произнес Ньюхен, как только мы подошли к подмосткам, – мое имя Острей Ньюхен, я защищаю Четверг Нонетот в деле «Беллетриция против Закона», номер сто сорок две тысячи восемьсот пятьдесят семь.

Следователь посмотрел на меня, потом на часы и сказал:

– Вам следовало явиться сюда час и пять минут назад.

Толпа возбужденно зашепталась. Ньюхен открыл было рот, но мне удалось его опередить.

– Я сознаю свою вину, – сказала я, поскольку читала Кафку в юности и теперь попыталась переломить ход слушаний. – Прошу прощения у суда.

Поначалу следователь не расслышал меня и начал было повторять свою маленькую речь, дабы произвести впечатление на толпу:

– Вам следовало явиться сюда час и пять минут назад… что вы сказали?

– Я сказала, что мне очень жаль, и попросила прощения у вашей чести, – повторила я.

– О, – вымолвил следователь, и в зале воцарилась тишина, – в таком случае, может быть, вы выйдете и вернетесь через час и пять минут, чтобы опоздание получилось не по вашей вине?

Толпа зааплодировала, хотя я и не поняла почему.

– Как будет угодно вашей чести, – ответила я. – Если суд считает это необходимым, я подчиняюсь.

– Очень хорошо, – прошептал Ньюхен.

– О! – снова сказал следователь.

Он быстро посовещался с канцеляристами, толпившимися у него за спиной, снова уставился на меня и произнес:

– Суд постановляет, что вы опоздаете на час и пять минут.

– Я уже опоздала на час и пять минут! – заявила я, и в ответ послышались разрозненные аплодисменты.

– Значит, – просто сказал судья, – вы выполнили требования суда и мы можем продолжить.

– Возражаю! – воскликнул Хопкинс.

– Возражение отклоняется, – ответил следователь и взял потрепанную тетрадку, лежавшую перед ним на столе.

Он открыл ее, что-то прочел и передал одному из канцеляристов.

– Ваше имя Четверг Н. Вы маляр?

– Нет, она… – начал было Ньюхен.

– Да, – перебила его я. – Я была маляром.

Толпа ошеломленно замолчала, только кто-то у меня за спиной выкрикнул «браво!», прежде чем другой зритель велел ему заткнуться. Следователь пристально уставился на меня.

– Это относится к делу? – обратился к суду Хопкинс.

– Молчать! – крикнул следователь, а затем медленно и глубокомысленно продолжал: – Вы хотите сказать, что одно время работали маляром?

– Именно так, ваша честь. После окончания школы и до поступления в колледж я несколько месяцев красила дома. Мне кажется, со всей осторожностью можно предположить, что я действительно была маляром, хотя и недолго.

Снова раздались аплодисменты и оживленное перешептывание.

– Это правда, гepp H.? – сказал следователь.

– У нас есть несколько свидетелей, которые могут подтвердить это, ваша честь, – ответил Ньюхен, уловив, откуда дует ветер в этом странном процессе.

Зал снова замолчал.

– Герр X., – напрямую обратился к Хопкинсу следователь, достав платок и тщательно отирая лоб, – кажется, в разговоре со мной вы упоминали, что обвиняемая не маляр?

Хопкинс заволновался.

– Я не говорил, что она не была маляром, ваша честь, я просто сказал, что она – оперативник ТИПА-27.

– И никогда не имела никакой иной профессии? – спросил следователь.

– Н-нет, – замялся Хопкинс, окончательно сбитый с толку.

– Однако в своих письменных показаниях под присягой вы не утверждали, что она не была маляром!

– Нет, ваша честь, не утверждал.

– Ну ладно! – сказал следователь, откинулся на спинку стула, и тут зал ни с того ни с сего снова разразился аплодисментами и смехом. – Если вы передаете это дело на мое рассмотрение, герр X., то я требую, чтобы мне были предоставлены малейшие детали. Сначала она просит извинения за опоздание, затем с готовностью соглашается с тем, что прежде исполняла работу маляра. Я не позволю вам бросить тень на процедуру судебных слушаний. Ваше обвинение расползается по всем швам.

Хопкинс закусил губу и побагровел.

– Прошу прощения, ваша честь, – процедил он сквозь зубы, – но мое обвинение весьма обоснованно. Можем ли мы продолжить допрос?

– Браво! – снова крикнул кто-то сзади.

Следователь немного подумал и протянул мне грязный блокнот и перьевую ручку.

– Мы проверим правдивость обвинения путем простого испытания, – заявил он. – Фройляйн Н., не укажете ли вы самый популярный цвет, в который вы красили дома, когда были, – тут он обернулся к Хопкинсу и ехидно произнес, – маляром?

Зал разразился смехом и криками, а я написала ответ на обороте блокнота.

– Тишина! – провозгласил следователь. – Герр X.?

– Что? – раздраженно бросил тот.

– Может быть, вы возьмете на себя труд ответить суду, какой цвет указала фройляйн Н. у меня в блокноте?

– Ваша честь, – устало начал Хопкинс, – какое отношение это имеет к нашему делу? Я прибыл сюда с целью предъявить фройляйн Н. обвинение во вторжении в текст, класс второй, а вместо этого занимаюсь какой-то чушью! При чем тут маляры?! Я не верю, что здесь вершат правосудие…