– Да.

– Граммазиты поработали.

– Мне еще многое предстоит узнать, – тихо сказала я.

– Это точно, – подтвердила моя наставница. – Давно хочу, чтобы Кот написал обновленную версию Путеводителя и дополнил ее бестиарием, но у него слишком много дел в Библиотеке, да и ручку в лапах держать нелегко. Ладно, давай выбираться из этого тумана, и посмотрим, на что способен наш мотор.

Как только мы отплыли подальше от тюремной баржи, Хэвишем запустила мотор и медленно двинулась назад тем же путем, то и дело внимательно поглядывая на компас, но все равно мы шесть раз чуть не сели на мель.

– Откуда вы знаете сержанта Уэйда?

– Я представитель беллетриции в «Больших надеждах» и потому просто обязана знать всех. Если у героев книги возникают какие-то проблемы, они докладывают мне.

– Во всех книгах есть свои представители?

– Во всех, входящих в сферу, на которую распространяется власть беллетриции.

Туман не рассеивался. Остаток холодной ночи мы провели, виляя между лодками, стоявшими на приколе по берегам реки. Только на рассвете мы смогли позволить себе хотя бы скромную скорость в десять узлов.

Катер вернулся на пирс. Хэвишем настояла, чтобы мы обе прыгнули в ее комнату в Сатис-Хаусе, а я умудрилась перенести нас туда с первой попытки и немного приободрилась после провала с фронтисписом. Я зажгла несколько свечей и помогла пожилой леди улечься в постель, а потом в одиночестве отправилась к Уэммику. Он расписался на запросе, я заполнила бланк на утраченный спасательный пояс и уже собралась домой, как вдруг прямо у стойки появился исцарапанный и покрытый синяками Харрис Твид, оборванный, в одном ботинке и, как выяснилось, потерявший большую часть снаряжения. Похоже, в «Затерянном мире» ему пришлось несладко. Он поймал мой взгляд и ткнул в меня пальцем:

– Ни слова. Ни единого слова!

Когда я вернулась около шести утра, Пиквик еще не спала. На автоответчике меня дожидались два сообщения: одно от Корделии, а второе от жутко разозлившейся Корделии.

Я посвятила два-три дня литтективной поденщине, проскучала целые выходные по Лондэну и вот теперь проснулась, глядя в потолок под звяканье молочных бутылок и цоканье коготков Пиквик, бродившей кругами по кухне. Никто толком не знает, почему реконструированные существа не спят, когда положено, но факт остается фактом. Последние дни крупных совпадений не случалось, хотя в ночь выставки Джоффи два агента ТИПА-5, которым было поручено присматривать за Резник и Агницем, отравились в собственной машине угарным газом. Похоже, проблемы с выхлопом. Агниц и Резник, особо не таясь, следили за мной два последних дня. Я делала вид, будто не замечаю их, ведь они не мешали ни мне, ни моему загадочному врагу. Иначе их давно бы уже убрали.

Кроме ТИПА-5 имелись и более веские причины для беспокойства. Через три дня мир превратится в липкую сахарно-белковую массу, как сказал папа. Я своими глазами видела это розовое желе, но, с другой стороны, меня застрелили в воздушном трамвае на станции Криклейд, так что будущее не обязательно неизменно, слава тебе господи. Никаких новостей от аналитиков не поступало – розовая жижа не походила ни на одно известное химическое соединение. По совпадению в четверг, но не в этот, а в следующий, предстояли также всеобщие выборы, и Хоули Ган намеревался сделать серьезный политический рывок, используя для этого «Карденио». Понимаете, он по-прежнему не полагался на случай – первое публичное представление «Карденио» должно было состояться на следующий день после голосования. Беда в том, что если не удастся установить природу розовой слизи, то пребывание Хоули Гана на посту премьер-министра окажется самым коротким за всю историю. А следующий четверг станет для нас последним.

Я закрыла глаза и подумала о Лондэне. Лучше всего он помнился мне именно таким: вот он сидит у себя в кабинете спиной ко мне и пишет, ничего не замечая. Солнечный свет струится в окно, а знакомое щелканье старого «ундервуда» звучит для меня любимой музыкой. Временами он останавливается, чтобы просмотреть напечатанное, делает поправки зажатым в зубах карандашом или просто отдыхает. Я прислоняюсь к дверному косяку и смотрю на него, улыбаясь своим мыслям. Он бормочет вслух только что напечатанную строку, хихикает, быстро-быстро барабанит пальцами по клавишам и радостно ударяет по каретке. Вот так вдохновенно он печатает минут пять, потом останавливается, вынимает изо рта карандаш и медленно поворачивается ко мне.

– Привет, Четверг.

– Привет, Лондэн. Я не хотела тебя беспокоить, может, мне…

– Нет-нет, – торопливо перебил он, – время терпит. Я так рад тебя видеть. Как там дела?

– Нудно, – вздохнула я. – После беллетриции ТИПА-работа кажется каким-то унылым болотом. Скользом и ТИПА-1 по-прежнему сидят у меня на хвосте, «Голиаф» дышит в затылок, да еще этот негодяй Лавуазье пытается через меня добраться до папы.

– Я могу чем-нибудь помочь?

Я села ему на колени, и он принялся растирать мне шею. Какое наслаждение!

– Как наследник?

– Наследник сейчас меньше фасолинки – нет, вот тут, слева, – но все равно дает о себе знать. «Лукозейд»[53] в общем снимает тошноту. Наверное, я уже целый пруд его выпила.

Воцарилось молчание.

– Он мой? – спросил Лондэн.

Я крепко обняла его, но не сказала ни слова. Он понял и погладил меня по плечу.

– Давай о чем-нибудь другом поговорим. Как у тебя дела в беллетриции?

– Ну, – сказала я, громко высморкавшись, – пока не порхаю по книгам, как бабочка. Без тебя очень тоскливо, Лонд, но я ведь должна попасть в «Ворона» с первого раза, и мне нужно все рассчитать очень точно. От Хэвишем уже три дня нет вестей, и когда меня пошлют на очередное задание, понятия не имею.

Лондэн медленно покачал головой.

– Милая, я не хочу, чтобы ты забиралась в «Ворона».

Я посмотрела на него.

– Ты меня слышала. Оставь Джека Дэррмо там, где он сейчас. Сколько человек могли погибнуть, и все потому, что ему не терпелось заработать миллионы на этой дерьмовой плазменной винтовке? Тысяча? Десять тысяч? Послушай, твои воспоминания могут потускнеть, но я ведь все еще здесь, и хорошие времена…