— Вы считаете меня гордым?

— Чудовищно гордым своей проницательностью и, помимо этого, чрезвычайно тщеславным.

— Я возьму десять дукатов, чтобы убедить вас в своем смирении. Другие пять могут потребоваться мне на службе у вашего высочества.

— Эта служба окончена, мессер, вернее, будет окончена, когда вы передадите мое повеление синьору Барбареско.

И Белларион ушел, сохраняя в своем сердце уверенность, что настанет день, когда она будет рада признать, насколько необдуманным было ее последнее заявление.

Что ж, по крайней мере, она не ошиблась, если хотела задеть его тщеславие.

«Едва ли у нас в монастыре в Великий пост кормят более скудно, чем здесь», — думал Белларион, сидя в компании синьора Барбареско, за ужином, состоявшим из черствого хлеба, овощей и кислого, разбавленного вина.

— У меня есть важные известия, синьор, — с нарочитой суровостью в голосе обратился он к своему хозяину, когда с едой было покончено и слуга, старый и неопрятный, зажегши свечи, удалился. — Принцесса, естественно, оставила без ответа ваше послание. Скажу прямо: она была разочарована вашим бездействием и выглядела настолько подавленной, что я решил подбодрить ее.

— Каким же образом? — удивился Барбареско: слова Беллариона явно испугали и озадачили его.

— Вы помните, что успел сказать граф Спиньо… — слегка запнулся он под яростным, готовым, казалось, пробуравить его насквозь взглядом голубых глаз Барбареско. — Так вот, я намекнул ее высочеству, что скоро стрела из арбалета разрубит гордиев узел note 44, завязавшийся в Касале.

— Ага! — буркнул Барбареско, напрягшись, словно приготовившийся к прыжку бульдог.

— Но, увы, все мои попытки убедить ее в необходимости столь решительной меры оказались напрасными.

— Вы убеждали ее? И что же она?

— Велела вам забыть об этом. Она заявила, что скорее расскажет обо всем маркизу Теодоро, чем согласится участвовать в заговоре против его жизни.

— О Боже! — вскочил на ноги Барбареско; его лицо побагровело от ярости и вены на висках вздулись словно веревки.

— Несчастный дурак! Трижды осел! Болтливая обезьяна! — выкрикивал он. — Немедленно возвращайтесь к ней и скажите, тупоголовый бабуин, что ничего подобного и в помине не было.

— Неужели? — с наигранным изумлением воскликнул Белларион. — А граф Спиньо, как мне показалось…

— К черту графа Спиньо, идиот!

— Я не могу обманывать ее высочество, — заявил Белларион, с достоинством поднимаясь из-за стола.

— Обманывать? — задохнулся от негодования синьор Барбареско.

— Да, именно так, — не отступал Белларион. — И буду откровенен с вами: то, что для ушей ее высочества я назвал предположением, для меня было абсолютной уверенностью. Ваша реакция на слова графа Спиньо раскрыла мне глаза.

Твердость его тона несколько остудила гнев Барбареско. Он удрученно всплеснул руками и рухнул в кресло.

— Если бы Кавальканти или Казелла знали, как много вы тогда поняли, вам не удалось бы уйти отсюда живым.

— Но почему вы в самом деле не спросили ее мнения, когда замышляли заговор? В конце концов, ведь вы стараетесь ради нее и ее брата.

Барбареско усмехнулся, и Белларион понял, что усмешка предназначалась ему.

— Да потому, что принцесса Валерия первая же обвинила бы нас. Она достаточно своенравна, упряма и сентиментальна для этого. Никто никогда не узнал бы, чья рука выпустила стрелу. А теперь, случись что с маркизом Теодоро, наши головы сразу полетят с плеч долой.

Он уперся локтями в стол и уронил голову.

— Все пропало! — простонал он. — Боже мой! Все пропало!

— Но почему же? — спросил Белларион.

— А разве вы сами не видите? — раздраженно ответил Барбареско. — Неужели вы способны понять только то, чего вам лучше было бы не понимать вообще? Неужели вы не сообразили, что вместе с нами вы погубили и себя? С вашей внешностью и тем доверием, которым вы пользуетесь у принцессы Валерии, для вас были бы открыты все пути в государстве.

— Я даже не подумал об этом, — вздыхая, проговорил Белларион.

— А обо всех нас — хотя бы обо мне — вы подумали? — патетично воскликнул Барбареско. — Как я надеялся покончить с проклятой нищетой, в которой мне приходится жить. А теперь… — он красноречиво развел руками, оставив фразу неоконченной.

— Но, синьор, остались ведь иные способы…

— Какие? Может быть, вы нам дадите денег, чтобы набрать войска? Впрочем, завтра вы сами расскажете всем остальным о своих «успехах», и они решат, что делать с вами.

Но другое утро едва не стало последним для Беллариона; Казелла, изрыгая проклятья, бросился на него, обнажив кинжал, и Барбареско едва успел спасти юношу от неминуемой гибели, смело встав между ним и разъяренным изгнанником.

— Только не здесь! — завопил он. — Не в моем доме!

— Синьоры, вы забываете, что принцесса Валерия потребует ответа за мое убийство, — не теряя спокойствия, произнес Белларион. — Будьте уверены, она добавит к этому обвинение в заговоре против регента, и вместе со мной вы неминуемо погубите себя. — Здесь он позволил себе слегка улыбнуться. — В шахматах такая ситуация называется патом.

Ярость заговорщиков обратилась на графа Спиньо. Однако тот с безразличной миной на лице выслушал сыпавшиеся на его голову обвинения, а когда шторм наконец стих, безапелляционно заявил:

— Вам следовало бы скорее поблагодарить меня за проверку прочности нашего положения. Впрочем, связавшись с женщиной, ничего иного нельзя было ожидать.

— Она же первая попросила меня о помощи, — возмутился Барбареско.

— И теперь, когда мы готовы помочь ей, она отказывается от нас, обманывая наши надежды, — поддакнул ему Казелла.

Они принялись оживленно дискутировать, сосредоточившись на своих невзгодах, и, казалось, начисто позабыли и о Белларионе, и о принцессе, и о ее бедном, методично развращаемом братце. Наконец Спиньо — тот самый Спиньо, которого они не раз успели заклеймить дураком, но который на поверку, оказался умнее всех остальных, — подсказал единственно возможный выход.

— Эй, мессер Белларион! — окликнул он юношу. — Послушайте, что вы скажете принцессе в ответ на ее угрозу: мы взялись освободить государство от тирании регента и не отступим от своего намерения, невзирая на опасности. Дайте понять этой высокомерной синьоре, что, предав своих друзей, она неминуемо выдаст себя и всех нас постигнет одинаковая участь. Объясните ей, что нельзя по своей прихоти распоряжаться сердцами людей и не в ее власти усмирить силы, которые она сама вызвала к действию.

Затем граф обратился к своим сообщникам:

— Будьте уверены, синьоры: обдумав все, она не станет донимать нас своими капризами — ни сейчас, ни потом.

Ситуация действительно напоминала патовую, и теперь Беллариону, казалось, не оставалось ничего иного, как предоставить маркизат Монферрато и принцессу Валерию их собственной судьбе и немедленно отправиться в Павию изучать греческий — тем более что до захода солнца можно было бы уже добраться до Сезии. Однако вечер этого дня застал его все еще в Касале: он понял, что покинуть сейчас принцессу означало бы навсегда унести в своей душе ее укоризненный взгляд и задумчивый наклон головы.