— Боже милосердный! — рассмеялся Фачино. — Вот уж не ожидал услышать болтовню о воинской чести из уст вероломного бандита! Зачти ему его нахальство, Белларион. Он твой пленник, но, будь он в моих руках, я бы взял за него никак не меньше пятидесяти тысяч дукатов. Пускай жители Лоди соберут деньги и узнают на собственной шкуре, каково благоволить к такому тирану.

Виньяте исподлобья взглянул на Фачино, и его глаза злобно сверкнули.

— Моли Бога, Фачино, чтобы тебе никогда не попасться мне в плен.

Белларион крепко взял его за плечо.

— Вы мне не нравитесь, мессер де Виньяте. Вы глупец, и мир только выиграет, если вы перестанете беспокоить его своим присутствием. И я могу оказаться не настолько скуп, чтобы ради выкупа, какой-то сотни тысяч дукатов, пренебречь своим долгом перед человечеством и не послать вашу голову миланскому герцогу, которого вы предали.

Виньяте замер, раскрыв рот от смеси удивления и испуга.

— Помолчите, прошу вас, — предупредил его Белларион. — То, что вы уже сказали, обошлось вам в лишние пятьдесят тысяч дукатов. Дерзость — непозволительная роскошь для пленника.

Он повернулся к стоявшим тут же бургундцам и сказал:

— Отведите его наверх, снимите доспехи и крепко свяжите.

— Но зачем же вести себя со мной так по-варварски? Я ведь сдался вам, поклялся, наконец!

— Поклялся! — рассмеялся ему в лицо Белларион. — Вы клялись и Джангалеаццо Висконти, но не успело остыть его тело, как вы повернули оружие против его сына. Я охотнее положусь на крепость веревки, чем на ваше слово, синьор.

Он сделал знак бургундцам, и его рука при этом слегка дрожала.

— Как только у такого Иуды язык повернулся назвать меня мошенником и предателем! — в сердцах проговорил Белларион, когда за Виньяте и бургундцами закрылась дверь.

Фачино и Карманьола понимающе переглянулись — им показалось, что Виньяте нащупал его болевую точку. Но они даже не подозревали, что он совершенно равнодушно отнесся бы к этим эпитетам, если бы в тот момент не вспомнил о других устах, которые с не меньшим презрением произносили их.

— Пусть тебя утешит выкуп, мой мальчик. Сто тысяч дукатов! Клянусь, тебя не упрекнешь в скромности, — рассмеялся Фачино. — Тебе чертовски повезло взять в плен Виньяте.

— Действительно, это большая удача, — грубовато согласился Карманьола и повернулся к Фачино: — Итак, синьор, все завершилось благополучно, и…

— Как, то есть, завершилось? — поспешил прервать его Белларион. — Все только начинается. И это была всего лишь прелюдия.

— Прелюдия к чему?

— К захвату Алессандрии, которая еще до рассвета будет нашей.

— Ты ничего не сказал нам об этом, — недовольно нахмурился Фачино.

— Мне казалось это само собой разумеющимся. Как вы думаете, для чего я соблазнил Виньяте совершить вылазку из Алессандрии с шестью сотнями солдат, надевших рубашки поверх доспехов, и обещал ему встречу еще с тремя сотнями бойцов, одетых подобным образом? Для того чтобы девятьсот или чуть больше всадников в рубашках поверх доспехов могли с триумфом въехать в предрассветных сумерках в Алессандрию, торжествующий гарнизон которой с радостью примет их.

— Как ты смог додуматься до этого? — изумленно произнес Фачино, когда наконец обрел способность говорить.

— А разве одно логически не вытекает из другого? Готовьтесь позавтракать сегодня в Алессандрии, синьор!

И Фачино, знаменитый кондотьер, с уважением посмотрел на этого зеленого новичка в военном деле.

— О Боже, мальчик мой! Ты далеко пойдешь. У Траво ты показал, на что способен в стратегии. Но это…

— Стоит ли сейчас рассыпать дифирамбы? note 88 — не дал ему закончить Белларион.

Вскоре вся кондотта была готова к выступлению, и Фачино велел Беллариону лично возглавить отряд «белорубашечников», как он назвал их. Однако Белларион предложил Карманьоле занять его место.

— Все лавры достанутся им, — напомнил ему Фачино. — А они по праву твои.

— Я лучше уступлю их Карманьоле. Когда гарнизон обнаружит обман, в городе начнется рубка, а это дело мессер Карманьола знает лучше меня.

— Мессер, вы чересчур великодушны, — сказал Карманьола.

Думая, что над ним смеются, Белларион строго взглянул на него, но впервые Карманьола говорил с ним совершенно искренне.

Последующие события разворачивались именно так, как и предполагал Белларион.

Когда до рассвета оставалось совсем немного и окрестности Алессандрии окутала легкая дымка тумана, часовые с крепостных стен заметили приближающихся к городу всадников в белых рубашках. Был поспешно опущен мост и распахнуты ворота; всадники ворвались в город и заждавшиеся солдаты Виньяте приветствовали их восторженными восклицаниями, которые, однако, скоро сменились криками ярости и страха. Диверсанты смели стражу, овладели рычагами, приводившими в действие подъемный мост, и рассыпались по окрестным улочкам, прикрывая подступы к воротам. Теперь уже ни у кого из осажденных не оставалось сомнений в том, с кем они имеют дело, и в высоком рыцаре в доспехах, который руководил нападающими, многие узнали Франческо Бузоне Карманьолу.

И вскоре в неверном свете занимающегося утра со стен крепости можно было увидеть другое войско, спешащее к Алессандрии: это готовились вступить в бой основные силы Фачино.

Двумя часами позже, как и предсказывал Белларион, Фачино, его офицеры и графиня действительно садились завтракать в цитадели, и к этому времени в захваченном городе уже были восстановлены спокойствие и порядок.

Глава XVI. РАЗРЫВ

Жарким августовским днем Белларион ехал через заливные луга, влажные и тучные, направляясь в Алессандрию из Сан-Микеле. На душе у него было тяжело, и причиной тому являлись недавно сделанные им печальные наблюдения, подкрепленные размышлениями философского характера о смысле и целях человеческой жизни. Мессер Белларион начинал приходить к выводу, что, отвергнув дорогу в Павию, к мессеру Хрисоларису, он упустил свой шанс. Более того, первый неверный шаг он сделал в тот момент, когда, понукаемый исповедуемой ям ересью — которая, как он понимал теперь, смогла вырасти только из его наивности и невежества, — он покинул монастырь в Чильяно. В монашеском укладе, при всех его возможных минусах, имелась хотя бы четкая определенность: бренное существование рассматривалось лишь с точки зрения подготовки души к встрече с Богом и переходу в вечность.

По сравнению с этой грандиозной задачей разве заслуживали уважения цели, которые ставили перед собой упрямо борющиеся друг с другом люди, копошащиеся, как клубок земляных червей, и относящиеся к мирскому бытию так, словно оно будет длиться бесконечно долго?

Так размышлял мессер Белларион, проезжая возле сверкавшей на солнце глади реки, в тени стройных тополей, устремившихся к лазурному, словно отполированному летнему небу, и, казалось, сама красота Божьего мира заставляла его испытывать еще большее презрение к людям, своими недостойными деяниями осквернявшими этот мир.

Он миновал тополиную рощу и, выехав на равнину, увидел даму на белой лошади, чье появление отвлекло его от мрачных размышлений. Ее сопровождали сокольничий и два конюха в бело-голубых ливреях синьора Фачино Кане, графа Бьяндратского, который после данной ему герцогом Миланским отставки разорвал со всеми Висконти, и теперь по праву завоевания и по собственному волеизъявлению стал тираном Алессандрийским.

Белларион охотно свернул бы на другую дорогу, как делал это всякий раз, когда успевал первым заметить графиню, но она уже окликнула его и, пока он с вынужденной покорностью приближался к ней, передала своему сокольничьему сидевшего у нее на запястье хищника и, отъехав на несколько шагов от слуг, обратилась к Беллариону:

— Если ты едешь домой, Белларион, то нам по пути.

Несколько смутившись, он, однако же, пробормотал вынужденные слова признательности, прозвучавшие, как на то и было рассчитано, натянуто и фальшиво.

вернуться

Note88

Дифирамб — в Древней Греции так называлась хоровая культовая песнь в честь бога Диониса; в переносном смысле — преувеличенная похвала, восторженное славословие