– Граф, ваше здоровье!

Мыши прекратили возню и писк, свеча больше не плывет, минутная стрелка под напряженным взором Голицына остановилась совсем…

Как время-то медленно тянется!

Ложа «Трех добродетелей» по приказу министра внутренних дел Кочубея, как и все прочие масонские ложи, прекратила свои занятия, сдала свои архивы, молотки и подсвечники.

Но ложу «Трех добродетелей» немного опоздали распустить.

Что-то покрепче масонского ритуала связало ее бывших членов: князей Сергея Волконского, Илью Долгорукова, Сергея Трубецкого, братьев Муравьевых-Апостолов, штаб-ротмистра Павла Пестеля, и ложа продолжала свои собрания.

Последние собрания бывших масонов были крайне тревожны. Грибоедов потерял секретный устав, но, кажется, все обошлось благополучно, а того, что Аракчеев напал на след и в настоящий момент приказ арестовать сборище лежит в кармане его мундира, – никто не знал.

Дым, крики, прыгающие от неровного пламени свечей тени, ядреный запах пота в просторной и прокуренной комнате.

Толпа мужчин всяких возрастов и званий. В углу, в куче, мундиры, сюртуки и портупеи. На столе, на залитой вином скатерти, среди опрокинутых бутылок и раздавленных стаканов, стоит взъерошенный красный Пушкин. Среди этого гама, разорвавшего его речь, взволнованный юноша напрасно старается жестами и гневными возгласами успокоить полупьяную аудиторию. Пушкина тянут со стола десятки рук.

– Оставьте Пушкина в покое!

– Долгорукий, помоги Пестелю залезть на стол!

– Не надо, братцы, лучше его послушайте, – отмахивается Пестель. – Не горланьте только так!.. А ты, Саша, продолжай!

Пестель подпирает кулаками голову и сосредоточенно смотрит на Пушкина.

– Продолжай, продолжай, Саша!

– Это гений! Таких слушаться и за таких умирать приказывает история. Бонапарт воистину игрушка у него в руках. Довольно! Пора нам понять, с кем и за кого идти!

– Пойдешь у нас, пожалуй, по Владимирке, разве что!

– Тоже хорошо идти за Владычиным, сидящим в Париже, имея на шее Аракчеева…

– Долой!..

Отрывистый стук в ставень.

Мгновенно – тишина. Некоторые бросаются в угол к оружию. Один из Муравьевых со свечой и пистолетом – в сени.

– Кто там?

– Волконский.

Струя свежего воздуха и силуэт человека в глухом плаще. Вошедший затворяет за собою дверь. Быстрыми шагами входит в душную комнату.

– Не годится, государи мои, о графе Аракчееве так отзываться! – глухо говорит пришелец, закрывая лицо плащом.

Муравьев растерянно смотрит на него.

– Кто вы? Молчание.

Пушкин, спрыгнув со стола, вырвал пистолет у Муравьева и приставил к груди незнакомца.

– Кто вы?

– Саша, рассуждения твои о политике похвальны, но довольно громки!

Шляпа с плюмажем и плащ летят на пол, и перед ошалевшим на миг собранием – спокойный и насмешливый князь Ватерлоо.

И взял у разинувшего рот Пушкина пистолет, внимательно рассмотрел его и промолвил:

– Наверное, штучка эта рублей пятьдесят стоит…

Только по догорающей свече он понял, что времени прошло изрядно. Неужели заснул? Вот штука-то!

Шаги…

– Ну как, Алексей Андреевич?

– В лучшем виде-с!.. Выпил весь бокал… До дна!

– А что, скоро ему лихо-то станет?

– Сейчас придет домой, а через час ногами задрыгает!

– Ногами?

– Ногами…

– Хм!.. А что, если повременить бы, Алексей Андреевич…

– Это насчет чего? Аракчеев хмурится.

– Да я… о государе… стоит ли?

– Мочало вы, Александр Николаевич! С вами кашу не сваришь!

– Нет, я ничего. Повременить вот только бы…

– Заладил все – повременить да повременить! Я, брат, не таковский! Сейчас действовать начну! Сей минутой!..

Аракчеев достал из-за пазухи пакет и хлопнул по нему ладонью.

Голицын покосился на печати. На конверте одно лишь слово уловил: «Семеновский». Конечно, полк.

«Эх! И впрямь ведь! Ну что ж, вывози, богородица!»

– Так… во дворец?

– Угу! – мрачно отозвался Аракчеев.

– Пожалуйте стакан лафиту! [23] – вздохнул Голицын.

– Что это ты Палена, князь, вспомнил?

– Да… так!.. Время подходящее.

– Бу-дет! Жаль вот, за ужином тебя не было, стерлядина была что французинка какая! Беда, какая заманчивая.

– Хе-хе-хе! От воображения больше!..

– Ха-ха-ха!.. Ик!.. ик!..

– Поминает кто-то!..

– Князь Ватерлоо, поди! Ик! Ик! Ой!..

Аракчеев внезапно округлил глаза.

– Что-о?… – бросился к нему Голицын.

Аракчеев замахал руками и бросился на пол.

– Алексей Андреевич! Алексей…

– Хррр!.. Жгет!.. жгет!! Хррр!.. А!., а…

Аракчеев тискает руками горло, глаза стеклянные выпирают из глубоких орбит.

Голицын ухватился руками за край стола и неотрывно смотрит. Окаменел.

Около Аракчеева на ковре белеет прямоугольник пакета. Голицын быстро нагнулся и схватил. Сердце заколотилось часто…

«Вот изверг-то! Династию погубить решил! Будь, что будет!»

На остатке свечи поджег с угла. Пепел жирными хлопьями падал на стол…

– Слава богу, – перекрестился Голицын.

Посмотрел на недвижного графа. Медленно опустился рядом и осторожно рукой хотел было дотронуться…

Свеча мигнула и зачадила.

Голицын быстро отпрянул, опрокинул кресло, дверь кое-как нащупал, а там через сад, усердно крестясь, пробежал… от кустов шарахнулся. По улице сторонкой домой…

– Еще на меня государь подумает! Господи, да что же это!.. Ох, Никола-угодник, вывози!.. Вывози раба божьего Александра!..

Два гвардейца встречаются на Аничковом. Лицо у одного сумрачное, мятое…

– Па-аручик Лежнев, пади сюда! Я, па-анимаешь, загибаю угол, а он, гаврит, у меня ответу нет… и я ему…

– Постой, постой!

– Да что стоять!.. П-панимаешь, Леньку бутылкой!..

– Брось, давай! У меня, брат, новости-то поинтереснее твоих… (Оглядывается.) Знаешь, Настька Мин-кина овдовела!.. ^

– Да что ты?! Неужто Арак…

– В том-то и дело, друже, что – да!

– Гы-ы!..

Обратный путь – не пыльная столбовая дорога и не тряская карета, не гордая и дикая природа Псковского края, не мелодичный залив валдайских колокольчиков, а серая гладь Балтики, палуба стройного корвета, скрип блоков и хлопанье парусов.

Разлука…

Наташа плакала, как умеют плакать только страдающие женщины, тихо и неудержимо, шептала бессвязные слова, путая их с другим именем. И ее истекающая слезами боль не хотела признавать ничего, ни человечества, ни долга.

Роман целовал Наташу долгими поцелуями, которые медленно впитывают уходящую возможность вот так целовать, так касаться, зная, что скоро требовательно хлопнет по плечу назначенное время и он уйдет и больше никогда не сумеет вернуться назад…

Разлука.

Александр – император российский – дает торжественный банкет. Фрак Владычина украшен Андреевской звездой [24], все это видят, об этом говорят. Седые головы внимательно склоняются, слушают критический шепот. За щитами вееров больше вздохов, нежели злословия.

Александр – князь – долго не знал, как начать, неловко топтался и перебирал бумаги, наконец, как лодку от берега, оттолкнул выпиравшие из горла слова. Владычин обещал посетить прощальный бал. Наташа машинально двигалась в экосезе и часто убегала пудриться.

Александр – поэт – пришел и уселся на краю постели. Роман открыл глаза. Пушкин молчал, был мрачен.

Роман потянулся рукой к курчавой голове поэта.