На восьмом году существования Единой Империи этот чудаковатый ученый – пой влиянием ли жаркого австралийского климата, в силу ли иных причин – произвел в Австралии изменение существующего строя…
Он восстал…
И вот в декабре 1833 года шатающийся от усталости курьер передал императорскому адъютанту послание, скрепленное подписью председателя Временного правительства Вольной Австралии Фурье, о том, что Великой Империи придется прекратить снабжение Австралии правительственными директивами и что австралийский народ, «бесконечно ценя замечательный ум Александра Македонского нашего времени – Императора Наполеона», все же считает для себя возможным «отдаться на волю провидения и начать вести самостоятельную жизнь, обособленную от жизни Великой Империи».
Послание это взбесило Наполеона, и он сам поехал к Владычину за советом.
Роман через тайного посла получил письмецо от Фурье:
«Ваше сиятельство, любезный князь! Не знаю, правильно ли понял я ваши замыслы, однако надеюсь на Вашу поддержку. Дело в том, что мною и друзьями моими (и Вашими) произведено в Австралии восстание и изменение существующего строя. Любезный князь! Последний наш разговор перед моим отъездом в Австралию убедил меня в том, что и Вы антибонапартист, что и Вы…»
Роман насторожился.
«…наконец-то, любезный князь, моя теория – этот алмаз души моей – получит надлежащую оправу. Я строю Вольную Австралийскую Республику по „системе дробей"».
Роман засвистал… Фурье оказался плохим помощником… Наполеон вбежал в комнату разъяренный…
– О! – прохрипел он. – Вы не знаете, князь, что наделал в Австралии этот сумасшедший Фурье!
– Что случилось, ваше величество? Что он такое наделал?
– Революцию! Слышите вы?!. Революцию! Революцию… О! Он пишет, что австралийский народ не нуждается в моих директивах, он называет меня… Александром Македонским!.. О!..
Наполеон опустился в кресло. Ярость распирала его. Она выбивалась из всех приспособленных для того частей организма: глаза Бонапарта метали молнии, рот раскрывался лишь для того, чтоб греметь, руки рвали обивку кресла, грудь вздымалась высоко и часто, вздох набегал на вздох, подобно волне, грандиозный этот прибой кончался, как и полагается, девятым валом – грузным всплеском взволнованного Наполеонова живота…
Роман не без интереса наблюдал это стихийное зрелище.
Наконец он сказал:
– Ваше величество, успокойтесь. Ведь Фурье…
– Что – Фурье? Фурье – мерзавец! Фурье – негодяй!.. А его принципы… Боже мой, князь, его принципы! Он бредит разделением материальных благ по системе дробей. Трудящиеся, санкюлоты получают пять двенадцатых, капиталисты – четыре двенадцатых… Какие же они будут после этого капиталисты – Фурье об этом не подумал, ха-ха!.. Одаренным людям Фурье предполагает выдавать три двенадцатых… Князь! По-вашему, я трудящийся? Нет! Может быть, я капиталист? Да, безусловно, я богат, но скорей всего, скорей всего я одаренный человек, талантливый полководец. И я должен буду получать по меньшей категории!.. Ха-ха!.. Властелин Единой Империи!
Роман вежливо улыбнулся.
– Князь! Я предполагаю на днях выехать в Австралию с карательным отрядом. Вам придется заменять меня в трудном деле государственного управления.
– А… принц Луи?
– О, принц, несомненно, справился бы с этим, но, князь, его легкие внушают опасения лучшим врачам двора… Морское путешествие поможет его слабому здоровью…
«Все складывается как нельзя лучше», – подумал Роман и сказал:
– Сир, я глубоко тронут вашим доверием.
Наполеон милостиво пожал руку Романа и, довольный, вышел.
Наконец-то снова будут удовлетворены его воинственные инстинкты…
О, он покажет этим австралийцам!
10
Большая черная стрелка ползла к двенадцати.
Еще несколько минут, и императорский поезд побежит мимо жирных полей, от закоптелого Парижа к Марселю. Отсюда двинется карательная экспедиция в Австралию.
Наполеон у вагона беседует с Романом.
Наполеон доволен, он очень доволен, он шутит и без причины долго и радостно улыбается; и улыбка – как у маленьких детей, получивших долгожданную игрушку, которую наконец можно трогать руками.
– Да… Да, дорогой князь… Как будто в первый раз еду в дело… Такое же чувство… Вы заметили сегодняшнее солнце? А?!. Мое солнце!.. Я приказал Дагеру ехать со мной… Ха-ха!.. Бедняга пытался отказаться от великой чести вертеть ручку аппарата, снимающего победы Наполеона… Дурак! Это гораздо легче, чем вертеть судьбами мира!.. Что я хотел еще сказать?… М-да… Ваш совет хорош! Маршалы нуждаются в небольшой прогулке. Они слишком разленились… Только Даву остается… не мешает иметь про запас хоть одного маршала в столице… Да, напомните Фуранже, поход нужно усиленно рекламировать… Мои подданные отвыкли от войны… Их пора встряхнуть!.. Я думаю по возвращении…
Двенадцать!
– Прощайте, князь… Первая съемка будет посвящена вам…
Поезд тронулся.
На площадке улыбающийся Наполеон сигнализировал надушенным платком последнее прости любимому Парижу…
Вечером того дня, когда Наполеон решил лично руководить военными операциями в Австралии, Роман с верным человеком послал в Центральное управление судостроительства несколько чертежей отдельных частей подводной лодки с категорическим требованием в кратчайший срок доставить готовый материал для сборки в Марсель.
Пусть Наполеон усмиряет восстание…
Фурье оказался сумасбродным и совсем не понял принципов Романа. Нездоровый уклон нарождающейся революции следовало ликвидировать, и Бонапарт сделает это с успехом, но по возвращении…
Возвращение?…
– Что это Гранье не идет?…
– Может быть, попался…
– Брось, Луи! Париж занят походом императора.
– Опять проливается кровь по прихоти Бонапарта!
– Как вчера прошло собрание?
– Первым выступил Керено… Ты знаешь, как эта сволочь умеет заговаривать зубы… Старая песенка: добрый император-демократ, союз с буржуазией, национальное собрание… Но Бланки его здорово расчистил… И в конце было такое настроение, что, казалось, сейчас все выйдут на улицу, вывернут булыжники и, свалив несколько тачек, построят шикарную баррикаду…
– Такую, на которой мы мальчишками плясали карманьолу!
– Хорошее было время… Теперь скучно…
– Потерпи, Батист… Мы свое возьмем!
– Жан, ты так тихо вошел, что мы тебя не заметили!
– Эх вы! Кричат хором, а еще заговорщики.
Жан пожимает друзьям руки.
Вот они – самые верные: Бланки – пламенный трибун, Батист, Мильер, смуглый Гарибальди – воспитанник интерната, энтузиаст, призывающий друзей к вооруженному восстанию; Анри Дюко – доктор, ученый фанатик, верный поклонник гильотины, редактор газеты «Красная трибуна».
– Вот, товарищи, я сейчас прочту проекты воззваний, агитационных листков, план сконструирования революционного комитета и схему республики, предлагаемые Владом. Он придет немного позже и просил пока подробно разобрать это…
– Ну-ка, Жан, читай!
– Гарибальди, убери свою гриву, ты закрываешь весь стол.
– Тише!
– Читай, Жан!
11
Казалось, ею можно было пускать солнечных зайчиков, этой несравненной лысиной. Она сверкала нестерпимо в лучах солнца. Прямые острые лучи ударялись об нее и золотыми, горячими брызгами падали на остатки волос диктатора Вольной Австралийской Республики, окружавшие эту несравненную лысину кольцом робкой и неправдоподобной растительности.
