Первые несколько часов принесли много удач.

Военно-Промышленный Совет арестован. Захвачены все министры и правительственные учреждения, парижский гарнизон целиком перешел на сторону восставших… Правда, где-то гуляют на свободе Даву и князь Ватерлоо, Сэн-Сирская школа упорно защищается, а за городом раскинулась таинственная необъятная империя, откуда до сих пор нет никаких сведений, но уверенность в победе росла, крепла во всех приказах Ревкома, набросанных торопливо на случайных обрывках бумаги, переданных устно начальникам отрядов.

– Пропустите меня немедленно!

– Пропуск! я говорю – стой!

– Я – Александр Керено!.. Это безумие – начинать восстание! Народ не подготовлен… Прекратите! То, чего легко достигнуть мирным путем, теперь достигается кровопролитием! На смену твердой законной власти – анархия! Анархия, произвол! Я не вижу настоящих народных представителей!

– Например?

– Хотя бы… меня!.. Да, меня!.. Предупреждаю – мы не признаем! Мы разоблачим!..

– Эй, кто дежурный?

– Я, товарищ Влад.

– Проводите этого… народного представителя… в комнату для арестованных!

– Что? Арестованных?!. Насилие! Позвольте!.. По-зво… Вы ответите! За… демагог!.. дема… А!..

Приклады дружно барабанят в дверь.

Грохот бежит по пустынному дворцу, прыгая из комнаты в комнату, на ходу подбрасывая стулья, позванивая оледеневшими люстрами…

Пико даже захлебнулся от негодования.

– Я вам, пьяницам, покажу, где…

– Где князь?

– Отвечай, старый кобель!

– Где он?

– Да ты куда сапожищами лезешь? Князя нет! Ушел князь… С утра еще.

– Врешь! Ребята, обыщи весь дом, а ты…

– Я говорю, не лезь сапожищами. Кто потом убирать будет, ты, что ли? Куда? Не пущу! Нет князя.

– Держи его… Держи!

– Ковер… ковер…

Этот день, как всегда, толпой молочниц ввалился в просыпающийся город и, как всегда, в условное время, охрипший, потемневший от усталости, подталкиваемый руками вспыхнувших фонарей, выбрался из Парижа.

День был такой, как всегда, и даже такой опытный часовщик, как директор «Комедии», не заметил, что с выверенным механизмом дня происходит неладное, и отдал приказание режиссеру начинать спектакль…

Дают любовную трагедию Карлоса. В зрительном зале тишина… Кажется, что за размалеванными кулисами трещат костры инквизиции, что едкий дым ползет с полуосвещенной сцены и начинает щекотать глаза. И вдруг задрожали стены дворца, кровожадный Филипп поперхнулся начатой репликой и растерянно заглянул в суфлерскую будку.

Там, где кончалось бутафорское царство, с десятком полуголодных статистов, вооруженных деревянными алебардами, гремели огромные пустые бочки, пущенные веселой рукой по булыжникам, сталкиваясь друг с другом. И вопреки шиллеровскому замыслу, разрушая авторские ремарки, в кабинет испанского короля неожиданным явлением ворвался человек.

– Граждане! – завопил неизвестный, не обращая внимания на истеричный шепот суфлера. – Граждане! Корсиканец свергнут. Власть перешла к Революционному комитету. Военно-Промышленный Совет арестован. Ура! Да здравствует республика! Смерть аристократам! Граждане! За оружие! Быть или не быть…

Тишина взорвалась неповторяемым стоном, и блестящий монолог Моисея Люби, наконец-то после нескольких лет томительного ожидания донесенный до сцены, настоящей сцены «Французской Комедии», остался неоцененным, потонув в диком крике, наполнившем зал. Все, перепрыгивая через стулья, толкаясь, ругая соседей, бросились к выходу…

Через несколько минут только один нахохленный, важный старик сидел в первом ряду и презрительно смотрел на Люби, декламировавшего монолог Дона Карлоса. Кончив монолог, Моисей ловко спрыгнул со сцены, подскочил к старику и хлопнул его по плечу.

– Ну вот, опять дожил до революции?!.

Но Люби ошибся – старик не дожил.

Император Наполеон и принц Луи, покорив вольную Австралию, – на пути в Париж…

«Однако этот Атлантик – длинная бестия, – думает император. – Вот тоска-то!»

«Как длинен этот Атлантик, – думает принц Луи. – Фу, какая тоска!»

Отец и сын оба смотрят на воду…

Высоко взбегают к бортам и падают волны… Сегодня – тихо. Но от долгого созерцания принц Луи ощущает тошноту. Он идет в кают-компанию, офицеры встают при его появлении; он просит их сесть… Не разрешат ли ему господа офицеры принять участие в игре?…

Офицеры польщены высочайшим вниманием. Принцу Луи поразительно везет в домино, так везет, как может везти только принцу…

Император долго еще смотрит на воду, потом он отправляется к себе.

Он ложится на широкий диван, расстегивает несколько пуговиц. На бархатной подушке с вензелем N покоится его седеющая голова…

Император дремлет. Император устал. Что ж это? Старость? Старость? С юга на восток, с севера на запад раскатывались громы неповторяемых битв, ветер войны, жестокий, напористый ветер, из страны в страну нес сладковатый запах пороха.

Старость?

Наполеон протирает глаза.

– А-а… Ерунда… Чепуха… Сон…

Наполеон подымается, он надевает туфли и идет в уборную [31]…

– Поручик, который час?

– Скоро двенадцать, маршал.

– Как долго нет ответа… Что слышно внизу?

– Со стороны бунтовщиков усиленное наступление.

– Кто в первой линии?

– Гвардейский полубатальон и сводный офицерский отряд.

– Ступайте…

Даву опять один.

Вот сейчас, далеко отсюда, такая же ночь припала к земле; император спит, и даже тревожный сон не хочет предупредить его о надвигающейся опасности. Париж, подстрекаемый дерзким авантюристом, опять полез на баррикады. И только здесь, во Дворце Инвалидов, сохранило всю свою мощь, всю свою свежесть имя – Наполеон.

Хлопнули двери… Шум, нарастая с каждой пройденной комнатой, ударился с разбега в скрещенные ружья караула около кабинета маршала и затоптался на месте.

– В чем дело?

– Гвардейцы захватили двоих, руководивших наступлением.

– Молодцы-гвардейцы! Где бунтовщики?

– Там.

– Сюда!

Окровавленных и избитых Жана и Влада втащили в комнату и поставили перед Даву.

– Кто вы?