Теперь Альмереджи вдруг осознал, что он еще и потерял себя. Смысл любви в таинственном обретении целостности, ибо страшна отторгнутость человека от человека, бездна между теми, кто творит деяние любви без всепоглощающей любви. Он просто блудил. А блуд постельный, осквернив тело, заразил и душу. Он заблудился, потерял себя, веру, честь… Потому-то с таким презрением и смотрел на него подеста. Он видел в нем ничтожество и был прав. И Гаэтана тоже считает его ничтожеством.

Но ведь… она все же любит его. Ладзаро понимал, что она потребует всего, а он… ему казалось, он не готов был отдать себя. Почему? Нет, это не себялюбие. Просто ему нечего было отдать. Он растрачен и пуст, как кошель нищего паломника, когда-то направившегося в Иерусалим, но застрявшего в придорожном трактире… Если раньше ему было противно все вокруг, то теперь его начало просто мутить… от самого себя. Альмереджи едва не выл.

Ладзаро побрёл к Гаэтане. Стало чуть легче. Постучал в комнату синьорины, заметив, что пока шел сюда, дурнота прошла. Тут он вдруг увидел, что Гаэтана, бледная и странно тихая, молча в упор смотрит на него. Смущение Альмереджи сменилось растерянностью, растерянность — испугом. Она рассмотрела его лицо.

— Вы больны, Ладзаро? — голос её был глубок и странно глух.

Он не сразу понял.

— Что? Я? Болен? Нет. Нет, здоров.

— Почему вы так бледны?

Ладзаро пожал плечами. Она отстранённо спросила:

— Убийцу Антонио ещё не нашли?

— Нет, — Альмереджи проглотил комок в горле, — не нашли. — Он обрадовался, что она выбрала эту тему для беседы, и заговорил свободнее, — но… Грандони предположил, что в основе убийств — мошенничество с земельными участками в Пьяндимелето. Он считает, что убийца раздобыл яд, опробовал его на Лезине, — пояснил он, — потом принялся предлагать состоятельным людям купить замок через банкира-посредника, и находил покупателей. Цена немалая — девятьсот пятьдесят дукатов. Убийца взял деньги с Черубины, потом с Джезуальдо, с Комини и, видимо, с Антонио. Оформлял покупку, получал сумму наличными, потом предлагал выпить за удачную сделку — после чего травил покупателя, клал в карман деньги и сжигал купчую, убирал следы трапезы и исчезал… Непонятно, был ли банкир его сообщником или не знал… Он сам убит.

Неожиданно Ладзаро Альмереджи осёкся: Гаэтана побледнела, как полотно, и пошатнулась. Он кинулся к ней, поддержал, их руки впервые встретились, она вздрогнула и тут встретились их глаза. Он проговорил, почти не слыша самого себя.

— Гаэтана, я… доверьтесь мне… — он натолкнулся на её леденеющий взгляд, растерялся снова, торопливо забормотал, — я люблю вас… вы… слишком много знаете обо мне… я ничтожество, но… — Она молчала. — Но… — он совсем потерялся, — вы же отвергнете мое предложение?

Лицо её исказилось. Мысли путались. Молния понимания причин смерти брата и слова мессира Альмереджи, трижды проклятого, ненавистного, любимого Ладзаро, столкнулись и перепутались.

Любовь оказалась сильнее страха смерти.

— Ваше предложение? И что вы предлагаете?

Он словно только и ждал этих слов. Кивнул.

— Да… что я могу предложить… какой с меня муж? Но я, я не могу без вас, Гаэтана… я хочу уйти — и не могу… Мне некуда идти. Вы не выйдете за меня?

Она изумлённо заморгала.

— Вы… сватаетесь?

— Ну… да.

Господи, что же это? Неужто отец Аурелиано… как можно? Он хочет жениться? Жениться на ней? И отец Аурелиано просил не отвергать его… но как же это? Неожиданно Гаэтану снова проняло дрожью. Слова Ладзаро просто заставили её на мгновение забыть жуткое понимание грозящей ей смертельной опасности. Смерть и любовь — что сильнее?

— Ладзаро… Я люблю вас — и вы знаете об этом… — Он опустил глаза и кивнул. — Но поверить в вашу любовь мне трудно.

Его лицо болезненно исказилось.

— Я не лгу.

Гаэтана вздохнула и что-то пробормотала. Мысли её снова смешались. Ладзаро, Антонио, Портофино… убийца…Губы её тряслись. Он по движениям губ пытался прочесть её слова. Неожиданно услышал: «А вы, Ладзаро, подлинно хороший солдат?» Альмереджи удивился.

— Что? Солдат? Да, я воевал… а…что?

Гаэтана резко выдохнула из легких душащий её воздух.

— Тогда немедленно отведите меня к Тристано д'Альвелле и постарайтесь, чтобы вашу невесту по дороге не убили.

Челюсть Ладзаро Альмереджи отвалилась, но мгновение спустя он вынул из ножен меч и зажал в левой руке чинкведеа. Солдатом он и подлинно был неплохим.

…Сейчас, услышав слова Гаэтаны, все вскочили. Песте приблизился к ней.

— Антонио сказал вам, у кого он собирался купить землю?

Все замерли. Брови девицы почти сошлись на переносице.

— Нет. Он не говорил. Сказал, что покупатель взял с него слово не оглашать ни условия сделки, ни цену покупки, пока они не достигнут полной договорённости.

Песте с досадой стукнул кулаком по столу. На всех лицах было написано разочарование, но мессир Тристано д'Альвелла помнил поразившее его выражение лица синьорины. Она пришла сказать, что ничего не знает? И почему под охраной? Жених… впрочем, это подождёт… не до женихов…

— И вы удовлетворились сказанным братом? — недоверчиво поинтересовался он.

Ноздри Гаэтаны брезгливо раздулись.

— За кого вы меня принимаете? Если сделка честна — чего скрывать? Где скрытность — там нет истины. Я сказала это брату.

— А он что?

— Брат, как я теперь понимаю, был столь же глуп, как присутствующий здесь мессир Грандони, считающий всех женщин глупыми курицами. За это горестное заблуждение Антонио, как теперь очевидно, и поплатился жизнью. Я настоятельно советовала ему съездить в Пьяндимелето. Послушайся он меня — избежал бы смерти.

Мессир Грандони проглотил оскорбление смиренно и кротко, как овца.

— Но вы сумели добиться от него ответа?

— Нет. Мой брат был не только низкого мнения о женском уме. Антонио был ещё горделив и самонадеян. Он ничего не сказал. Он не доверял мне — единственному близкому и родному человеку. Это говорило о его упрямстве, но сам он называл это верностью слову. Он говорил, что порядочным людям надо верить на слово. Утверждение ложное. Кому в эти бесовские времена можно слепо доверять? Кого можно назвать порядочным? Кому верить, кроме Господа? Я начала внимательно следить за братом…

— И что? — с надеждой обронил Песте.

— А то, что я заметила, кого он посещает и с кем чаще всего разговаривает, старалась внимательно слушать его разговоры и наблюдала за визитами к нему Джанмарко Пасарди. Я поняла, кто продает участок, и вначале успокоилась.

В покоях мессира Песте никогда ещё не было такой тишины, если вслушаться, можно было услышать, как в уголке оконной рамы крохотный паучок сучит лапками паутину. Дженнаро Альбани сгорбился в углу и побелевшими пальцами сжал крест на четках.

— Я подумала, что действительно могут быть причины для того, чтобы не афишировать сделку — чтобы её не перебили. Я полагала, что брат незадолго до смерти все оформил и сделка заключена, но слова Ладзаро о том, что мессир Грандони полагает, что убийца раздобыл яд, потом оформлял купчую, получал сумму наличными, после чего травил покупателя, осветили для меня положение дел и дополнительно утвердили в моей правоте. В эти бесовские времена доброе имя может оказаться фантомом, и нельзя верить ничему, что хотя бы на йоту отклоняется от Божественных законов.

— В высшей степени праведное суждение, синьорина, — согласился Портофино.

Гаэтана величественно кивнула.

— Но грешно обвинить незаслуженно, и потому по дороге сюда я взвесила все обстоятельства. Мы с мессиром Альмереджи, который куда лучше меня осведомлен об обстоятельствах убийств, обсудили смерть банкира. И я всё поняла.

Ладзаро изумленно озирал свою невесту. Дорогой она и вправду расспрашивала его о гибели Джанмарко Пасарди, но от неё самой он никаких выводов не слышал. Аурелиано Портофино осторожно поинтересовался.

— То есть, вы уверены, что оказались умнее меня, мессира Грандони, мессира д'Альвеллы и всех его присных? Пусть так. Кто же это? Мужчина или женщина?