Остался один-единственный шаг — пожениться. И можно будет затянуть счастливую песенку, точно жаворонок. Но что-то не получалось. У Синди было такое чувство, будто ее использовали и вышвырнули на свалку.

Джино Сантанджело никогда не будет принадлежать ей одной. Он продался этой потаскухе Клементине Дюк — с потрохами.

Коста Зеннокотти осторожно постучался в дверь голубой комнаты для гостей.

— Да? — послышался голос Джино. — Войдите!

Коста вошел — старательно удерживая на весу поднос с двумя бокалами, бутылкой вина и блюдом крекеров. Джино сел на кровати.

— Это еще что за бурда? Я просил что-нибудь покрепче.

— Миссис Дюк сказала, что ты любишь это вино.

— Пошла она!

Коста поставил поднос на столик.

— Мне не хотелось пререкаться.

Джино стало смешно. И что в Клементине такого, что внушает молодым людям благоговейный трепет?

— Ладно, плесни, — сказал он, изучая свои тщательно отполированные ногти. — Чего ждешь?

Коста подчинился. Он только накануне приехал в Нью-Йорк, чрезвычайно польщенный тем, что Джино попросил его стать шафером на свадьбе. Они не виделись с того самого приезда Косты в двадцать восьмом году, и, хотя вели оживленную переписку, Косту поразила происшедшая в друге перемена. Впрочем, ему было трудно определить, в чем, собственно, дело. Джино всего двадцать восемь лет, но в нем появилась некая значительность — обычно она приходит к сорока-пятидесяти годам. Это уже не крутой нью-йоркский парень. От головы до пят — преуспевающий бизнесмен. Жених!

Он больше не смазывал курчавые черные волосы бриолином, а позволял им свободно виться. И, кажется, даже стал выше ростом. Коста не знал о вставленных в шитые на заказ туфли супинаторах.

Костюмы Джино носил только отличного качества — шитые на заказ тройки. Шелковые импортные сорочки, спортивные куртки из превосходного кашемира. Ничего кричащего.

Даже драгоценности подбирались с большим вкусом. Бриллиантовая булавка в галстуке. Массивные золотые запонки под стать дорогим часам от Картье. На мизинце — перстень с бриллиантовым солитером.

О прошлом напоминал только шрам на лице. Да еще жесткое выражение глаз, из-за чего он временами по-прежнему казался диким зверем, от которого не знаешь, чего ожидать.

Коста посмотрел на часы.

— Осталось полчаса. Как самочувствие?

— Отличное, малыш.

— Волнуешься?

— С какой стати? Мы прожили шесть лет.

Коста кивнул. Да, конечно. С тех самых пор, как Леонора вышла за другого.

Джино как будто прочитал его мысли.

— Ну, как там Леонора?

У Косты дернулся левый глаз.

— Прекрасно.

Ему не хотелось говорить правду: что Леонора пьет, гуляет направо и налево и совсем не уделяет внимания маленькой дочери.

— А ее дочь? Сколько ей?

— Почти шесть лет. Прелестна, словно куколка.

Джино проглотил комок и постарался, чтобы не дрогнул голос.

— Еще бы. Как ее зовут?

— Мария.

Джино вытащил сигару.

— Красивое имя. Надо бы, не откладывая в долгий ящик, сделать Синди ребенка.

— Да уж, пора.

Джино встал и критическим взглядом окинул приятеля. Отличный малый. Красивый. Холеный. Типичный выпускник юридического колледжа, круглый отличник. Теперь он работает в фирме своего отца.

— А ты — уже обзавелся девушкой?

Коста скорчил гримасу.

— Ты что, не читаешь мои письма?

— Ясно, читаю.

— Тогда почему спрашиваешь? Я еще полгода назад писал, что помолвлен с Дженнифер Брирли.

— Должно быть, то письмо затерялось на почте. Как она на мордочку?

— Джино! Ты же ее знаешь! Подруга Леоноры — помнишь, когда ты гостил у нас?.. Помнишь?

— Да… ясное дело… симпатяга… — он совсем забыл эту Дженнифер. Абсолютно! — И когда же свадьба?

Коста посерьезнел.

— Не знаю. Нужно повременить, пока я твердо не встану на ноги. Может, через год, два.

— Слушай, ты помнишь ту халупу? Сроду не забуду, с каким выражением лица ты оттуда вышел. Как будто впервые в жизни попробовал мороженое. Держу пари, больше ты туда не наведывался.

Коста ухмыльнулся.

— Ты проиграл.

— Иисусе Христе!

Стук в дверь положил конец воспоминаниям. Коста открыл.

На пороге стояла Клементина — очень элегантная в бледно-розовом костюме фирмы «Шанель» с черной отделкой.

— Можно?

— Конечно, миссис Дюк.

— Зовите меня Клементиной. — Она прошла мимо Косты к Джино. — Привет. Ну как — жених готов?

— К чему?

Она провела языком по тонким губам.

— Разумеется, к свадьбе.

— Сколько у нас времени?

— Двадцать пять минут.

— Слушай, Коста, — небрежно уронил Джино, — сделай мне одолжение, возвращайся через двадцать минут. Мне нужно сказать Клементине несколько слов на ушко.

— Как скажешь. — Коста бросил на ходу восхищенный взгляд на хозяйку и ретировался.

— Малыш в тебя втрескался, — констатировал Джино.

Клементина подошла к трюмо и придирчиво вгляделась в свое умело подкрашенное лицо.

— Неужели?

— Руку на отсечение, — Джино последовал за ней и обнял ее сзади. — Я тоже в тебя влюблен — по-своему. — Он всем телом прижался к ней, так что она почувствовала его эрекцию.

— Джино!

Он начал расстегивать брюки.

— Дай-ка трахну тебя в последний раз в качестве холостяка.

— Не глупи! У нас нет времени. Я навела марафет. Джино, не здесь! Это невозможно!

— Нет ничего невозможного, — он завозился с крючками у нее на юбке. — Не ты ли меня учила?

До Клементины начало доходить, что он не шутит.

— Но это же смешно!

— Да ну? — он стащил с нее юбку, бросил на кровать и взялся за шелковые розовые панталончики.

— Осторожно… мой макияж…

— Нагнись над столом. Тогда я ничего не испорчу.

Она послушалась. Всем ее существом овладело предвкушение. Джино вошел в нее сзади — медленно, смакуя каждое мгновение, как будто у них была в запасе вечность.

— О-о-ох! — вырвалось у Клементины. — Да уж, ты хороший ученик!

— У меня была превосходная учительница.

Двигаясь внутри нее, Джино подумал о предстоящей свадьбе и своем желании иметь детей.

И — впервые за много месяцев — позволил себе подумать о Леоноре.

Он кончил бурно, как никогда, словно исторгнув из себя прошлое.

Сегодня он женится. Пусть это станет началом новой жизни.

Она словно провалилась в некую дыру. Больницы. Нянечки. Лица. И голоса.

Ей все равно. Пусть сгорят в аду!

— Как вас зовут, дорогая?

— Чем вы занимаетесь?

— Сколько вам лет?

— Кто это с вами сделал?

— Как вас зовут?

— Где вы живете?

— Где ваша мать?

— Где ваш отец?

— Сколько вам лет?

Вопросы. Вопросы. Вопросы. До тех пор, пока голоса начинали сливаться в крик, а лица — в одно безликое — и наконец наступала тишина.

Каждый день одно и то же.

И ломота во всем теле, и рвота, и стоны, и судороги.

Крик. Агония. Снова и снова — крик, пока в один прекрасный день ее не завернули во что-то белое, жесткое и не увезли из больницы.

Совсем другой мир. Комната, где никому не было дела, кричит она или нет, рвет ли на себе волосы, расцарапывает лицо.

Никаких вопросов.

И снова — агония, судороги, сплошная, нескончаемая пытка.

Она превратилась в животное: вырывала у санитара еду, жадно запихивала в глотку куски хлеба, как собака лакала воду из привинченной к полу миски.

Целых два года к ней не возвращалась память. Полная отключка.

И вдруг она проснулась в три часа ночи и вспомнила, что ее имя — Кэрри. Почему же она не дома, с папой и мамой? Она подскочила к запертой двери и стала звать на помощь, но никто не пришел. Она была растеряна и смертельно напугана. Что с ней?

Утром, когда санитар принес еду, она поспешила навстречу.

— Почему я здесь нахожусь? Где я?

Санитар спешил. Эти психи у него в печенках. Никогда не знаешь, что они выкинут.