— Не надо, — сказал второй режиссер. — Давай снимем так, нечего их ублажать.

Вторым режиссером на этой картине был Леонид Васильевич Басов, бывший заместитель Нового директора «Мосфильма», — тот самый, который на показе «Сережи» тапочки не разглядел. После того как его разжаловали из замдиректоров, вкусы у него поменялись.

— Нет, — сказал я. — Потом начнут цепляться, что очерняем действительность. Как вы тогда с этими идиотскими тапочками.

— Человеку свойственно чувство самосохранения, — объяснил Басов. — Раскаленное железо рукой не схватишь: знаешь, что обожжет.

Утром на следующий день приехали на съемку — автобуса нет.

— Не дали, — сказал Федорец.

— Снимем так, — опять сказал Басов.

— Нет, — не согласился я и попросил Басова позвонить Залбштейну. Директором фильма «Путь к причалу» был Дмитрий Иосифович Залбштейн, осанистый пятидесятилетний мужчина с начальственным басом.

Басов из автомата позвонил в гостиницу и сообщил Залбштейну, что здесь в кадре всякая срань, а загородить ее нечем. Поэтому мы будем снимать все как есть и очерним советскую действительность. А виноват будет он, Залбштейн, потому что не обеспечил автобус.

— Не снимайте! — завопил Залбштейн. — Будет автобус.

Минут через сорок приехала милиция, а за ней начали подъезжать автобусы, один за другим. Все прибывают и прибывают. Милиционеры спрашивают, где автобусы расставлять… А потом приехали два БТРа. Из башни одного торчала голова Залбштейна.

После звонка Басова Залбштейн помчался в обком партии к первому секретарю. Секретарша попыталась остановить его, но Залбштейн отодвинул ее и ворвался в кабинет. Там за длинным столом сидело человек двенадцать — шло заседание бюро обкома. (Первые лица Мурманской области.)

— Сидите? Не чешетесь? — заорал Залбштейн. — Хотите, чтобы мы очерняли советскую действительность? Не выйдет! Все партбилеты на стол положите! (Самое страшное наказание для коммуниста.)

Пауза.

— В чем дело? — спросил Первый секретарь. — Выражайтесь конкретнее.

Залбштейн выразился конкретно: автобус не дали.

Все облегченно вздохнули и заулыбались.

И к нам отправили автобусы с городских маршрутов. А член бюро обкома, командующий военным округом, на всякий случай прислал два бронетранспортера, на одном из которых и приехал на съемочную площадку Дмитрий Иосифович Залбштейн.

Между прочим. Залбштейн разнервничался не потому, что испугался Басова. Залбштейн «бросился на амбразуру» потому, что искренне верил словам Ленина, что «важнейшим из искусств для нас является кино». А гнилой забор и срань в кадре — это идеологический подарок врагам.

По сценарию на спасателе есть медведь. У него возникают «конфликты» с юнгой Васькой.

На роль медведя я заочно утвердил гималайскую медведицу Машку. Когда Машка с дрессировщиком приехали в Мурманск, администратор Саша Бродский, в ведении которого находился медведь, привел их ко мне в номер знакомиться.

Первым вошел маленький квадратный Бродский, за ним — унылый мужик в спортивном костюме с надписью на груди «СССР». А следом на двух лапах, виляя попой, вошла артистка.

— Знакомьтесь, Георгий Николаевич, — представил гостей Бродский. — Это Валерий Иванович, а это Машка.

— Маша, реверанс! — скомандовал Валерий Иванович.

Машка подняла правую ногу и постояла пять секунд на левой.

— Маша, книксен!

Машка подняла левую ногу и постояла на правой. Валерий Иванович что-то сунул ей в рот. Машка опустилась на четвереньки.

— Георгий Николаевич, хотите поспорим на две бутылки, что Машка поллитра одним глотком выпьет, — сказал Бродский. — Валерий Иванович, тост покажите!

Валерий Иванович достал из кармана штанов бутылку «Столичной». Маша живо поднялась на задние лапы…

— Спрячьте водку, — сказал я Валерию Ивановичу. — У нас во время съемок сухой закон.

Вечером я вернулся после съемок, разделся, принял душ… И тут мне позвонила снизу дежурная администраторша:

— Георгий Николаевич, жильцы жалуются — ваш медведь ходит по коридору третьего этажа. Директор говорит: если немедленно не уберете, он милицию вызовет.

— Дай мне номер телефона дрессировщика, — попросил я. — Или Бродского.

— Бесполезно. Они в красном уголке на полу спят, пьяные. Георгий Николаевич, срочно примите меры. Иначе будут крупные неприятности.

Я выглянул в коридор. Машка стояла в конце коридора, облокотившись передними лапами о подоконник, и смотрела в окно. Дверь в номер Бродского распахнута настежь.

— Маша! — позвал я. — А, Маша!

Медведица оглянулась.

— Иди домой!

И Машка на двух лапах, виляя попой, быстро направилась ко мне. Меня предупреждали, что медведи очень опасны: в отличие от других зверей, они нападают без подготовки, поэтому я прикрыл дверь и сквозь щель крикнул:

— Домой, Маша! Домой!

Машка подняла правую ногу.

— Не реверанс, Маша! В номер иди!

Машка опустила правую ногу, подумала и подняла левую.

Дверь номера напротив приоткрылась, и из нее высунулся небритый мужик в тельняшке:

— Что ты с ней разговариваешь! Она же под газом. На моих глазах в буфете на спор две бутылки белой на грудь приняла!

Машка повернулась к нему — и дверь моментально захлопнулась.

Тут из кубовой вышла старушка-уборщица с ведром и тряпкой.

— Ты опять вылез? А ну, брысь на место! — она сердито замахнулась тряпкой на Машку: — Брысь, кому говорят!

Машка опустилась на четыре лапы и неохотно пошла к номеру Бродского. У двери оглянулась.

— Иди, иди! — прикрикнула уборщица.

Машка вошла. Я быстро подбежал и закрыл дверь на ключ, — он торчал в замочной скважине.

Утром дрессировщику и Бродскому было сказано: еще раз повторится подобное — контракт расторгаем, а их отправляем в Москву. Не знаю, пили они еще или нет, но больше никто не жаловался: Машка по коридору не гуляла. Но Машкины способности один раз понадобились и мне для дела.

Когда мы на набережной снимали сцену пивного ларька, посмотреть на любимых актеров — на Бориса Андреева и Георгия Вицина — собралось столько любопытных, что члены группы и один милиционер, который был к нам прикреплен, никак не могли расчистить пространство для съемок. Тогда я послал за Машкой. Минут через двадцать они появились втроем — Машка, дрессировщик и Бродский. Трезвые. Я объявил в мегафон:

— Товарищи, оглянитесь, там сзади медведица Маша!

— Что мы, медведей не видели — крикнули из толпы.

— Таких не видели. Она сейчас пойдет и одним глотком выпьет бутылку водки! — и, уже не в мегафон, а дрессировщику: — Валерий Иванович, ведите Машу к гастроному. Расходы оплачиваются.

И Машка, как крысолов из сказки, увела большую часть поклонников Андреева за собой.

Но на роль судового медведя Машка, к сожалению, не годилась. При малейшей волне (и даже без волны) ее укачивало. Ее тошнило, и она, грустная и несчастная, лежала на палубе. Но мы все-таки умудрились снять с ней два или три кадра. Решили сократить роль медведя, а Машку отправить в Москву.

Поезд отходил вечером. Я был на вокзале, провожал Любу Соколову, которая играла Марию. Вдруг вижу — по перрону движется наша троица. Посередине на двух лапах — Машка с билетами в зубах, справа держится за ее плечо пьяный дрессировщик Валерий Иванович, а слева, качаясь, идет Бродский и пытается ухватиться за лапу медведя. Но Машка лапу отводит, и Бродский падает. Поднимается, догоняет и снова пытается ухватиться за Машку…

За ними на расстоянии идет наш водитель «газика», Гена, с чемоданом и толпа любопытных.

— Валерий Иванович, пришли! — крикнул Гена. — Вон седьмой вагон!

Валерий Иванович с Машкой свернули к проводнице. Тут их догнал Бродский и все-таки вцепился в Машкину лапу.

Проводница Машку не впускала. Я подошел и объяснил, что медведица снималась в кино, на нее есть разрешение и взято отдельное купе.

В итоге уговорил я проводницу — посадили Машку с Валерием Ивановичем на поезд. И они уехали, — а вместе с ними и Бродский, который ехать не должен был, он только провожал.