В Москву приехала американская актриса Ким Новак. Естественно, носились с ней, как у нас всегда носятся с американскими звездами, чуть ноги не мыли. Привезли и на «Мосфильм», и директор стал показывать ей студию.

Мы в то время снимали в павильоне декорацию «рубку спасателя» для «Пути к причалу». Чтобы имитировать шторм, качку, декорацию поставили на полусферу, которую во время съемок качали. А пока не снимали — ставили подпорки.

Директор «Мосфильма», Ким Новак и свита появились в нашем павильоне во время съемки (испортили нам дубль). Подошли к нашей декорации, директор объяснил:

— На этой качалке — пароходная рубка. Там руль, компас и все такое.

— Можно посмотреть? — спросила Ким.

— Прошу! — сказал ей директор.

— Подождите, — сказал я и велел поставить подпорки.

Поставили подпорки, пододвинули лестницу. Ким поднялась на полусферу, за ней — директор, а за ними — свита, сопровождающие, переводчики, фотокорреспонденты… Чтобы они поместились, я отступил, потом еще отступил, и еще — и оказался на краю. Новак, которая ростом была не ниже Фиделя Кастро, пошла ко мне, за ней потянулась и свита… Подпорки, не рассчитанные на такую толпу, сломались, полусфера накренилась, и мы все покатились вниз.

В самом низу лежал я, на мне — Ким Новак, на ней — директор и все остальные. А сверху — мелкая осветительная аппаратура и хлопушка.

Ким Новак извлекли из кучи и повели к выходу. «Ай эм сорри!» — крикнула она.

Фестиваль кончился, и на следующее утро мы должны были улетать.

Когда я спустился вниз, чтобы ехать в аэропорт, Баскаков сообщил, что мы с Галей не летим, а остаемся во Франции по приглашению общества дружбы «Франция — СССР». Будем ездить с фильмом по городам и выступать перед зрителями. За нами сейчас приедет представитель общества месье Лангуа, он уже выехал. А им со Шкаликовым, к сожалению, ждать некогда: опоздают на самолет. Я возмутился:

— А почему вы нам только сейчас об этом говорите?

— А потому, что только сегодня сообщили, что есть положительное решение ЦК.

— А деньги? У меня ни копейки не осталось.

— Ваше обеспечение взяло на себя общество.

Они попрощались и уехали. А мы с Галей стоим у входа в гостиницу.

— А как мы его узнаем, этого Лангуа? — спросила Галя.

— А черт его знает!

Я достал пачку, закурил. Посчитал, сколько осталось сигарет, — шесть штук.

Тут ко входу подъехал длинный открытый белый «кадиллак». Водитель, в ливрее, в фуражке и в перчатках, подошел к нам и что-то спросил по-французски. Я ответил «уи». Он взял наши вещи, уложил в багажник и открыл правую переднюю дверцу. Машина широченная, мы с Галей вдвоем сели на переднее сиденье. И мы поехали.

Водитель включил радио, зазвучала музыка. Слева — море, справа — блондинка, еду в лимузине по Франции…

Вдруг сзади раздался истошный крик: за нашей машиной, размахивая руками, бежал человек в клетчатом пиджаке. Водитель затормозил. Человек подбежал и начал что-то возбужденно объяснять. Водитель выслушал, вышел из машины, вынул из багажника наши вещи, поставил их на тротуар и показал нам, чтобы мы тоже вылезали. Мы вышли. «Кадиллак» уехал.

Человек в пиджаке опять стал что-то говорить. Из того, что он говорил, мы поняли только, что он и есть месье Лангуа. Я взял чемоданы, и месье Лангуа повел нас обратно к гостинице, к своей машине. Это оказалась малюсенькая двухдверная таратайка, без багажника, не помню какой марки.

И мы снова поехали по Франции. Я сидел на заднем сиденье, прижатый к чемодану месье Лангуа, со своим и Галиным чемоданами на коленях. Галя втиснулась на переднее сиденье, рядом с месье Лангуа. Я хотел выяснить у месье Лангуа, куда мы едем, но мне это не удалось. Английский месье Лангуа не знал, немецкий не знал… А по-русски знал три слова. И на все вопросы он бодро отвечал:

— Нет проблем, товарищ! — И улыбался.

Часа через четыре мы приехали в небольшой городок. Остановились перед двухэтажным домиком. Месье Лангуа представил нас хозяевам, симпатичной пожилой супружеской паре. Русского они тоже не знали, но мы поняли, что Галя будет ночевать в комнате их сына (сын сейчас учится в Москве), а мы с месье Лангуа — в гостиной на диванах.

Нас угостили вкусным домашним обедом, и месье Лангуа повел меня и Галю выступать в небольшой кинотеатр. Про суточные Лангуа помалкивает.

— Галя, спроси у него насчет денег, а то у меня сигареты кончаются.

— Неудобно, Георгий Николаевич. Он, наверное, после просмотра даст.

В вестибюле нас встретила переводчица-француженка, она представилась и попросила во время выступления говорить помедленнее — когда говорят быстро, она плохо понимает.

Я заглянул в зал: там шли последние кадры «Иванова детства». Я попросил переводчицу сказать месье Лангуа, что это не наш фильм, это фильм Андрея Тарковского. Она сказала. Месье Лангуа объяснил: он показывает то, что дали. И возит тех, кого прислали. Тогда я попросил переводчицу узнать у месье Лангуа, когда он нам даст суточные. Месье Лангуа сказал, что деньги нам не положены, так как общество обеспечивает нас и питанием, и проживанием.

— Нет проблем, товарищ!

— Георгий Николаевич, и я все потратила, — виновато сказала Галя. — Я муку купила.

— Какую муку? — спросила переводчица. — Мука — это сленг? Пудра?

— Да нет, пшеничная мука. Для пирожков. В Москве уже второй месяц муки нет…

Фильм кончился, и мы пошли выступать. По дороге я шепнул Гале, чтобы на сцене рот не открывала. Народу в зале было много, в основном французы. Но были и наши эмигранты последней волны — те, которые попали во время войны в плен и боялись вернуться. Начались вопросы. Трудные: правду говорить нельзя, а нагло врать стыдно. Отвечал я. Изворачивался, как мог… Очень устал, будто вагон угля разгрузил… Но на один вопрос пришлось отвечать и Гале. Из зала спросили, какая у советской звезды квартира. У Гали была двенадцатиметровая комната в коммуналке, где они жили вчетвером: Галя, ее муж, дочка и Галина мама. А Гале обещали дать к Новому году комнату 20 метров. И она выдала мечту за действительность и сказала:

— Двадцать пять квадратных метров!

Переводчица не знала, что такое «квадратные метры», и перевела:

— Двадцать пять комнат.

В зале возмущенно загудели. Наши эмигранты — потому, что поняли, что француженка неправильно перевела, а французы — потому, что удивились. Какой-то господин крикнул, что разочаровался в социализме: таких апартаментов даже у французских «звезд» нет…

Потом я проинструктировал Галю: квартира у нее трехкомнатная, получает она шесть тысяч франков в месяц… И пшеничной муки для пирожков в Москве в магазинах навалом.

Когда мы вышли из кинотеатра, у входа нас окружили эмигранты, стали расспрашивать… Один из них курил.

— Не угостите сигаретой? — спросил я. — А то я бросил, специально не покупаю.

— Пожалуйста! — он протянул мятую пачку.

— А можно мне? — спросила некурящая Галя.

— Конечно!

— А можно две?

— Да берите все! — эмигрант протянул Гале пачку и любезно чиркнул зажигалкой.

— Я на улице не курю, — сказала Галя и убрала сигареты в сумочку.

Этого метода мы придерживались и дальше.

Так и ездили по Франции. Останавливались в разных городах, поселялись в семьях у членов общества дружбы, показывали «Иваново детство», отвечали на вопросы, стреляли сигареты…

Поздним вечером шестого дня мы въехали в Париж.

По дороге в Канны я Париж не видел: мы переехали с одного аэродрома на другой. А сейчас на Париж у нас был день: в Москву мы должны были улетать послезавтра утром.

Месье Лангуа поселил нас в гостинице на окраине. Я попросил его сегодня же покатать нас по ночному Парижу. Но месье извинился — он очень устал. Завтра, завтра утром он за нами заедет, и мы все до вечера посмотрим. А вечером у нас выступление в Руане, в половине пятого надо выезжать. (За неделю мы с Лангуа уже стали вполне сносно понимать друг друга.)