— Я без них не могу.
И даже если съемка начиналась в пять утра, Софико все равно умудрялась приобрести семечки — она знала адрес продавщицы и ночью заезжала к ней домой.
Я понял, что бороться с ней бесполезно, и плюнул. А к концу съемок так привык, что сам стал грызть эти семечки.
Роль русского солдата была написана на Леонова, но я забыл его об этом предупредить. И оказалось, что Леонов, как и Петров, работать со мной не сможет: он снимался у Таланкина в фильме «Чайковский». И на роль солдата я пригласил Сергея Бондарчука. (Не удивляйтесь. Я знал, что Бондарчук может быть и смешным, и трогательным.) Бондарчук согласился, ему было интересно — он никогда не снимался в эпизодической роли. И он предложил:
— Только давай работать по-западному. Заранее заключаем контракт, оговариваем сроки. И предусматриваем санкции в случае нарушения договора каждой из сторон.
(К тому времени Бондарчук уже снялся в Италии у режиссера Росселини.)
Я согласился. И мы подписали контракт. А когда начали снимать в Тбилиси — от Бондарчука вдруг приходит телеграмма (опять телеграмма): «Гия, эта роль не для меня. Я испорчу тебе весь фильм». (Потом он мне объяснил, что подумал и испугался: роль солдата не укладывалась в его амплуа.)
И я позвонил Леонову.
— Женя, спасай!
— Не могу. Съемки.
— Скажи, что заболел! Пропадаю, спаси, будь другом!
И Женя прилетел. Вырвался всего на три дня, — больше не смог: группа «Чайковского» улетала во Францию. Чтобы уложиться в этот срок, пришлось работать круглосуточно и значительно сократить роль солдата. (Вычеркнули его из сцены «Леван с больными мчится спасать Бенжамена». И из сцены «тризна».) Тогда я очень переживал, что солдата в этих сценах нет. А сейчас привык.
Когда съемки фильма кончились, я пошел к Бондарчуку и положил перед ним договор:
— Вот здесь написано про штрафные санкции. Что будем делать?
Бондарчук достал две трубки:
— Одну из них мне подарил Лоуренс Оливье. Она очень дорогая.
— А которую он подарил?
— А это ты сам решай.
Я долго думал, выбирал то одну трубку, то другую… В этот день так и не выбрал. На следующий день Бондарчук опять положил передо мной две трубки:
— Одну из них подарил мне Юл Бриннер. (Бондарчук снимался с ним в югославском фильме.)
Я опять выбирал-выбирал, так и не выбрал.
А на третий день Бондарчук достал всего одну трубку и дал мне.
— А эту кто подарил?
— Никто. Я ее сам купил. Это моя любимая трубка, и поэтому я дарю ее тебе.
Племянника Бенжамена Варлаама нашли так: выбирали натуру, ехали по Хлебной площади, и я увидел из окна машины рыжего носатого мальчишку. Говорю Дато Кобахидзе:
— Вон Варлаам. Познакомься с ним.
Дато пошел к мальчишке. Мальчишка убежал. Дато побежал за ним. Вернулся — держится за лоб: мальчишка засветил ему половой щеткой между глаз.
Мы запомнили, где наш Варлаам живет, и вечером поехали разговаривать с родителями. Договорились.
Оказывается, мальчик так сурово обошелся с Дато потому, что родители строго-настрого запретили ему разговаривать с чужими людьми, припугнув, что чужие забирают доверчивых мальчиков и варят из них мыло.
В первый же съемочный день я забрал Варлаама с собой обедать. Обедать я ездил к Верико: после желтухи мне была прописана строгая диета, моя жена Люба даже приехала из Москвы, чтобы мне готовить.
Пообедали мы в зале и вернулись на съемку. А вечером, когда за мальчиком пришел отец, Варлаам тут же похвастался, что обедал сегодня в шикарном ресторане.
Всю свою жизнь он провел в маленькой комнатке в коммуналке и даже представить себе не мог, что такие большие комнаты, как зала Верико, могут быть в жилом доме.
Когда мы потом снимали Варлаама, мальчишки, толпившиеся вокруг съемочной площадки, говорили:
— И чего взяли такого носатого? Красивее, что ли, не могли найти?
— Меня выбрали не по носу, — с достоинством отвечал Варлаам, — а по уму и таланту.
Между прочим, еще о носатых. В маленьком эпизоде в «Не горюй!» снялся Фрунзик Мкртчян (до этого он у меня играл итальянского ученого в «Тридцать три»). Эпизод маленький, но зато неизменно вызывает в зале смех и аплодисменты. Однако про Фрунзика я расскажу, когда доберусь до «Мимино».
В сцене тризны благородный старик говорит, обращаясь к Луке: «Прекрасные поминки, не правда ли?»
Старика сыграл князь Кобулов.
Он был настоящий князь. До революции служил в Преображенском полку, после революции его каким-то чудом не расстреляли и приютили на «Грузия-фильме». Он числился консультантом — по костюмам, по манерам, по упряжи, а иногда и снимался в массовке.
Когда Кобулов появился у нас на съемочной площадке, то первым делом взял меня под руку, отвел в сторонку и доверительно сообщил:
— Георгий Николаевич, вы не думайте, что Распутина убил Юсупов. Юсупов ни при чем. Распутина убил Пуришкевич. Клянусь честью!
И с этой фразой он подходил ко мне всякий раз, когда считал, что я свободен. Например, когда на съемочную площадку доставили омнибус, а у него не крутились колеса. Пока ассистенты пытались с омнибусом что-то сделать, я стоял и чуть не лопался от злости. Или когда Закариадзе отказался сниматься, а я сидел и думал, кем его заменить. И когда в горах выпал снег — что очень редко бывает — и надо было срочно снимать, наш «лихтваген» забуксовал, застрял в снегу — ни туда ни сюда. Машина тяжелая, мы стояли и решали, как ее вытаскивать, — может, вездеход у военных попросить? А тут ко мне опять князь Кобулов с версией о невиновности Юсупова. И опять клянется честью. Я не выдержал и тоже поклялся честью, что никогда, ни при каких обстоятельствах, больше не буду думать, что Юсупов убил Распутина. Никогда!
Князь поверил мне и больше с этим вопросом не возникал.
Из рассказов Чиаурели. Спиртное князю было противопоказано — выпив рюмочку-другую, он совершенно терял над собой контроль. Еще до революции он, позволив себе в буфете на балу две рюмки водочки, устроил страшный скандал. С тех пор он не пил.
После того, как Кобулов проработал на киностудии несколько месяцев, жена ему сказала, что нужно пригласить в гости студийное начальство: «У них так положено. Когда они для тебя что-то делают, ты потом должен обязательно их угостить».
Кобулов занял денег, купил продукты, привез из деревни бочонок хорошего вина и позвал в гости директора студии, парторга и ведущих режиссеров. Поднимали бокалы за Советскую власть, за советское кино, за Советскую Грузию, за дружбу между русским и грузинским народом…
Чтобы перелить вино из бочонка в кувшин, надо немного вина отсосать через трубочку. Кобулов на кухне отсосал вино через трубочку и наполнил большой кувшин вином. Когда его допили, снова пошел на кухню, и опять отсосал вино и наполнил кувшин. А в третий раз, когда Кобулов пошел на кухню за вином, вернулся уже без кувшина, но с маузером в руке. Остановился в дверях и скомандовал:
— Встать! Считаю до трех! Раз! Два!
Все встали.
— В одну шеренгу становись!
Все выстроились.
— Нале-во! Большевистская сволочь, из моего дома к (такой-то) матери шагом марш!
И все оказались на улице.
В этот же день на студии собрали партбюро. Начали с гневных речей, а потом подумали… Жалко дурака! И решили: маузер считать не огнестрельным оружием, а реквизитом (поскольку в нем не было ни пружины, ни бойка), с киностудии князя не увольнять, но категорически запретить ему пить и перевести из консультантов в конюхи (временно).
«Донеслась бравая песня, и из-за поворота вышел старый русский солдат в обтрепанном мундире. Рядом с ним гордо гарцевал маленький лохматый пес…»
(фрагмент из сценария).
Нужна собака на роль пса. Вызвали дрессировщика. Приехал серьезный мужчина в очках, похожий на научного работника. Достал бумагу, ручку и начал задавать вопросы.
