Агний, не особо обратив на это внимания, проследовал за другом и присел вместе с ним за стол в дальнем углу, за которым уже сидел Лейв.
Между братьями мгновенно завязался оживлённый диалог, сопровождаемый радостными возгласами и периодическим перебиванием друг друга. Агний же робко сидел на стуле и изредка что-то вставлял в непонятный ему большую часть времени диалог, пожёвывая белый хлеб из корзинки на столе. Братья, бывало, на мгновение прерывались и даже что-то отвечали своему маленькому приятелю, но быстро возвращались в колею им лишь одним понятного разговора. Скоро в сторону Агния даже поворачиваться перестали.
Через какое-то время мальчик всё-таки вышел из-за стола и попятился назад, стараясь не попасться никому под ноги. На его отсутствие никто не обратил внимания.
К тому моменту в столовую успела войти и Алиса, и теперь она, сидя за самым огромным и пышно уставленным всеми мыслимыми и немыслимыми яствами столом громко разговаривала со своей командой, в числе которых был и периодически обнимавший свою подругу Орландо. Как и в прошлый раз, почти незаметное появление мальчика не обратило на себя внимание присутствующих. Агний будто истончавшейся от волнения рукой несколько раз посмел потревожить еле ощутимым толчком Искури, но та, лишь на мгновение обернувшись на мальчика, тут же отворачивалась, забыв о маленьком рабе так же, как забывают об увиденном на секунду краем глаза мираже. Постояв так минут десять, Агний устал от бездействия и начал просто слоняться по всему помещению. Уж лучше что-то, чем ничего.
Он ходил, смотрел, разглядывал, думал, снова ходил и когда ему был знаком уже каждый закоулок, каждое лицо, каждая лужа пролитого молока — он стал задумываться. Все эти люди — истории. Мечты. Миры. Целые вселенные, которые переплетаются друг с другом, дополняя каждый индивидуальную историю другого. Историю, которую потом не стыдно будет рассказать в цветной книжке для детей, которую детёныши какой-нибудь статной дамы будут слушать перед сном. И такие, как он, тоже будут слушать. Из тени. Словно неприкаянные духи в мире, где им уже нет места, они будут всегда находиться бок-о-бок с людьми и где-нибудь в сторонке наблюдать, как начинается и развивается чья-то история, в которой их нет и никогда не будет.
— А теперь, я предлагаю тост! — Звонкий, словно рокот военной трубы голосище Искури прокатился по всему залу так громогласно и неожиданно, что Агний чуть не обмер.
— Друзья мои! — Продолжала девушка перед замолкшей аудиторией. — Мои дорогие друзья! Только вспомните, сколько мы пережили! Сколько старались! Но теперь — мы на пороге мечты. Мы почти достигли нашей цели! Мы — люди завтрашнего дня, которые с рассветом выдвинутся в последний бой и наконец-то вгонят этот дьявольский режим в могилу. Мы — вместе! Мы — сила! Мы — ПРАВДА, и само небо на нашей стороне, ибо мы гласим устами свободы и добра, которая сегодня же придёт и всё на свете победит! За победу!
— За ПОБЕ-Е-Е-ЕДУ-У-У-У!!! — Загудели, будто предвещая начало страшного суда, стены, пол и потолок. Задребезжала каждая лампочка в маслянистых люстрах, завибрировала твердыня под ногами, всё вдруг задвигалось в каких-то диких конвульсиях, угрожая затоптать, изломить, буквально изничтожить маленькое, худое существо, оказавшееся в тот момент в самом эпицентре этого Ада. Агний, буквально сжавшись в один будто таящий под натиском давки бесконечного количества тел и ног комок, под громогласную, нескончаемую какофонию голосов, звона разбивающегося стекла и падающих стульев, от которой закладывало до глухоты уши, метался из стороны в сторону в попытках убежать. Куда? Не важно! Абсолютно неважно! Куда-нибудь подальше! Куда-нибудь далеко-далеко, но каждый раз, будто нарочно, похожая на ствол небольшого дерева нога опять впинывала измученного мальчонку прямо в этот котлован. И в тот момент, когда казалось, что он готов прорывать себе путь к свободе даже зубами, когда в легких почти кончился воздух, когда казалось, что сердце сейчас просто разорвётся и перед глазами встанет мертвый мрак — мальчик одним резким рывком вырвался из толпы, кубарем прокатился по коридору и практически вылетел за дверь на улицу, растянувшись на деревянной платформе. Наступила тишина. Гробовая тишина.
Вот так… Вот так! Ну, что тут ещё скажешь? Сам дурак, да! Сам несусветнейший дурак! Но что это теперь поменяет? Ровным счётом ничего. Да.
Агний всё сидел и сидел… Вот уже белая краска подмешалась в просыпающееся небо и что-то внутри жалобно брякнуло, но тут же это что-то безжалостно придавили, чтобы не шумело. Чёрт со всем этим. Сейчас он сидит. Всё равно, даже если мальчик и пойдёт в очередной раз на поводу своей пунктуальности и явится к кораблю минута в минуту — их это совершенно не тронет. Почему это вообще должно их как-то волновать? Главное — чтоб пришёл. Он.
Агний сидел и предавался чёрствому осознанию того, что никуда он никогда не сбегал. У него просто оригинально сменилась «крыша». А всё по одной простой причине: он — раб. Был рабом, есть раб и будет им до конца. Что бы он ни сделал, куда бы ни пошёл, что бы ни сказал, с какого бы боку себя ни показал, каким бы дружелюбным, общительным и хорошим он ни был бы — в глазах окружающих он по-прежнему никто и звать его никак. Глупая пустышка, с которой никак не надо считаться. Которая ничего не чувствует и не воспринимает. А всё почему? Потому что он не может закатить знатный скандал по этому поводу, от которого всем, даже совершенно непричастным к этому людям и нелюдям стало бы тошно? Не может в резкой форме выразить своё недовольство? Да, не может. Не такой он человек. Представьте себе, для некоторых это является чем-то невообразимым, даже при условии того, что если бы человек совершил это — ему бы стало легче. Да и где гарантия того, что если мальчик это сделает, то лица окружающих расплывутся во вселенской жалости и скорби, а не скривятся от непонимания и отторжения или от ироничных улыбок? Оно бы сработало, если бы он был одним из них. Если бы он был частью их истории. Истории, где униженные и оскорблённые, объединяясь в одну мощную волну «добра и справедливости», сметают негодяя в пропасть небытия и живут себе поживают, напевая через века оду своей прекрасной и великой дружбе, способной победить одним махом всё на свете.
Но он не один из них. Таким, как он, не посвящают ни одной истории. Про таких, как он, неинтересно и порой даже неприятно рассказывать. Почему? Так посудите сами: главный герой — он какой? Сильный, смелый человек не от мира сего, которого несправедливо унизили и он теперь мужественно идёт войной против несправедливости и угнетённости. А он? А ему-то, мальчику, чем похвастаться? Разве он имеет какую-то оригинальную и интересную судьбу? Да нет, таких, как он, тысячи или даже миллионы в королевстве. Разве его лишили чего-то? Нет по факту… Он родился в таком состоянии, другого он и не знал. А про какой-то там бунтарский дух и говорить нет смысла. В общем — кому он такой нужен? Маленький кирпичик на светлой дороге к будущему, по которой пойдут великие, только и всего.
И вспомнились в тот момент мальчику внезапно слова его самого первого хозяина, что он изрыгал в очередном припадке пьянства своему пятилетнему прислуге:
«Знаешь, вот, парень, ты не смотри на этих богатеньких прихлебал. Никогда им не завидуй. Никогда не завидуй тем, кто выше тебя по статусу, кто более талантлив и кто более любим, чем ты. Вот я, глянь, плотником когда-то был. Всякие полезные штуки вырезал, как говорили про меня — «мастерь на вси руки»! Н-да… Мастер… И вот теперь сижу тут, со свинями и с тобой, глистой безмозглой, разглагольствую… Так вот… Я о чём: мастера там, офицеры, короли — всё это так, мелочь, временно и пусто… А вот посредственности, как ты, парень — посредственности не переведутся ни-ког-да. Знаешь, пошему? Да потому что только благодаря вам одним могут возвыситься великие мира сего — одарённые. Любимчики жизни, так сказать. Помазанные. Вы же нихрена не должны делать. Просто жить и жить, да единственного высшего дара в вашей жизни ждать — смерти, ибо после смерти посредственностям сразу забронирован золотой билет в Рай, прямо под божье крылышко, ибо вы вашу бессмысленную роль отыграли на отлично и без всяких стараний…»
