– Не стоит об этом, – возразила я, – я и так все знаю.

Но Парамонов уже не мог остановиться:

– А потом у меня в голове все переклинило. Так получилось, что весь американский период жизни как бы отошел на второй план, точнее, он вообще перестал существовать. Ну, после того как они, эти милиционеры, меня выбросили, у меня при себе ничего не осталось, кроме писем. Я помнил только одно: мне нужно съездить в Новохатск, а потом вернуться к тебе. Деньги они у меня отняли, про те, что остались в гостинице, я совершенно забыл, добирался до Новохатска на перекладных, кажется, продал что-то из одежды… Я был как в сумерках, когда эти письма отправлял, но там все правда, правда, как и десять лет назад. Ты мне веришь?

– Верю, – кивнула я, прислушалась к себе, и вот что я поняла: его слова были мне приятны, больше того, они мне льстили, но и только. Сердце мое уже не отбивало привычной чечетки, просто исправно качало кровь, как ему и положено.

– Сейчас я скажу одну вещь, сейчас… – заволновался Парамонов, а это ему было совершенно противопоказано. – Только прошу тебя, не смейся. Наверное, это прозвучит банально, но, собираясь осчастливить человечество, начинать нужно с себя. Как ты думаешь, у меня это получится?

– Конечно, получится, – пообещала я. Если я приврала, то самую малость.