Я бросился к телефону звонить на радиостанцию.

– Это передача «С ранним утром»? – крикнул я в трубку. – Да? Это правда вы? Спасибо, спасибо вам. Песню для кого-то передать? Ой, девушка моя милая, ты же понять не в состоянии, как долго я был один на кухне. У меня вся жизнь наперекосяк пошла. Я устал уже от этого бардака. На большом пальце сильный ожог. Да не называй же ты меня все время «сэр». Мне позарез надо поговорить с кем-нибудь вроде тебя, потому что…

ТЕЛЕФОН: Пи-пи-пи.

– Да что же ты делаешь? Эй! Эй! Алло, алло, ох, только не это.

Я вспомнил, что через несколько кварталов, если идти к центру, есть телефон-автомат. Я должен был с ней поговорить. Туфли мои липли к полу, потому что линолеум в кухне был весь в сперме. Добрался до двери. Вызвал лифт. Мне так много надо было ей сказать, у нее был такой голубой голос, она так хорошо знала город. Когда я вышел наконец из дома, было четыре часа утра. Улицы, сырые и темные, напоминали еще не затвердевший цемент, фонари высились как бутафорские, луна гналась за лоскутами летевших облаков, обнесенные мощными стенами стояли склады с золотыми именами хозяев на табличках, холодный голубой воздух был насыщен запахом реки и джутовых мешков, где-то мчались грузовики с сельскими овощами, поскрипывали вагоны товарного состава, из которых мужчины в рабочей одежде со стальными мускулами выгружали с ледяных лежанок туши животных, путешествующую еду, они были на переднем крае великой борьбы за выживание, борьбы, в которой люди неизменно побеждали, люди, которые знали всю горечь победы, – я вышел в холодный внешний мир, сюда привел меня Ф., заманил своими жалостливыми уловками, мертвая хватка хвалы бытия порывом ветра ударила мне в грудь и расправила легкие, как газету на ветру.

Король Франции был мужчиной. Я тоже был мужчиной. Следовательно, я был королем Франции. Ф.! У меня снова крыша едет.

Канада стала провинцией французского королевства в 1663 году. Сюда прислали войска под командованием маркиза де Траси, генерал-лейтенанта королевского войска, здесь они маршировали по снегу, тысяча двести бравых молодцов – славный Кариньянский полк. Новость быстро облетела обледеневшие берега Реки могавков: король Франции коснулся карты своим белым пальцем. Королевский интендант Талон, губернатор господин де Курсей и Траси пристально вглядываются во враждебную дикость.

– Братья мои, давайте, станем хозяевами Реки Ришелье!

Голоса звучат над картами, голоса доносятся из окон, и вот уже встают по берегам крепости – форты Сорель, Шамбли, Святой Терезы, Святого Иоанна, Святой Анны, на острове озера Шамплен.

– Братья мои, не слишком ли вольготно живется ирокезам на их деревьях?

В январе 1666 года господин Курсей возглавил поход большого отряда в глубь земли могавков – поистине наполеоновский авантюризм. Он отправился на войну без проводников-алгонкинов, которые опоздали к назначенному времени. Индейцы метили бесцельный след отступления отряда многими щетинистыми трупами. Траси ждал до сентября того же года. Из Квебека в багряные леса вышло шестьсот доблестных вояк Кариньянского полка, еще шестьсот человек из провинциального ополчения и сотня дружественных индейцев. Экспедицию сопровождали четверо священников. После трехнедельного перехода воины дошли до первого селения могавков – Гандаваге. Костры давно остыли, деревня опустела, как и все другие селения, встречавшиеся на их пути. Траси воздвиг крест, отслужили мессу, и над пустыми длинными домами проплыли торжественные звуки Te Deum [30]. Потом они сожгли деревню до основания – Гандаваге постигла та же участь, что и другие селения, лежавшие на их пути, – разорили посевы, уничтожили запасы пищи – кукурузы и бобов, весь урожай сгорел в огне. Ирокезы запросили мира, и так же, как в 1653 году, в каждую деревню было послано по священнику. Перемирие 1666 года продолжалось восемнадцать лет. Монсеньор де Лаваль благословил своих священников перед тем, как они покинули Квебек в поисках душ. Священники пришли в отстроенную заново деревню Гандаваге летом 1667 года. Когда Robes-Noires – люди в длинных черных рясах – поселились среди них, могавки трубно дули в свои большие раковины. В деревне, описанной нами выше, они оставались три дня, причем нельзя не отметить в этой связи ненавязчивую заботу Провидения – их поселили как раз в том длинном доме, где жила Катерина Те-каквита. Она прислуживала им, следовала за ними, когда священники ходили посмотреть на пленников, захваченных воинами деревни, – крещеных гуронов и алгонкинов, наблюдали, как они крестят своих детей, удивлялись, узнав, что своих стариков они обособленно селят в самых дальних домах. Три дня спустя священники пошли дальше в Ган-дараго, потом в Тионнонтоген, где их приветствовали двести воинов под предводительством красноречивого вождя и весь народ, предпочитавший чуждую магию грозному гневу кариньянцев. В Конфедерации ирокезов было учреждено пять миссий: Святой Девы Марии в Тионнонтогене, святого Франсуа-Ксавье у оннеютов, Святого Иоанна Крестителя у оннонтаге, Святого Иосифа у цоннон-туан – от озера Святого Причастия до озера Эри, причем с этой задачей справились всего шесть миссионеров: деяния их взросли на почве, удобренной пожарами. В 1668 году наша деревня Гандаваге вновь была перенесена на другое место. С южного берега Реки могавков ее жители переселились на другую сторону, заново выстроили свои длинные дома в нескольких милях к западу, там, где воды Реки могавков сливаются с Каюдеттой. Новое свое селение они назвали Канаваке, что значит «у порогов». Неподалеку бил маленький чистый родник, к которому она каждый день ходила по воду. Она становилась на колени на мшистую землю. Песня воды играла в ее ушах. Кристально чистый ключ бил в самом сердце леса, среди крошечных садов зеленого мха. Она прикладывала мокрую руку ко лбу. Она страстно желала слиться в братском единении с водой, всей душой просила источник защитить тот дар, в который принесла свое тело, жаждала преклонить колени пред черными рясами. Она впадала в экстатическое забытье, доходившее до обмороков, и падала навзничь рядом с опрокинувшимся ведром, вся в слезах, как Жиль [31].

Пребудьте со мною, церковные медали всех типов и образцов – те, что свешиваются на серебряных цепочках; те, что пристегнуты к белью булавками; те, что свили гнездо в черных волосах, вьющихся на груди; те, что сбегают как трамвайные вагончики по морщинам меж ссохшихся грудей счастливых старух; те, что по недосмотру врезаются в кожу во время акта любви; те, что лежат заброшенные вместе с запонками для манжет; те, что как монеты истерты пальцами в поисках пробы на серебре; те, что стыдливо прячутся в складках одежды, когда их обладатели ласкают пятнадцатилетних; те, что в раздумье суют себе в рот; те очень дорогие медали, которые позволено носить только худеньким маленьким девочкам; те, что висят в кладовках для всякого хлама рядом с развязанными галстуками; те, что целуют, моля ниспослать удачу; те, что в гневе срывают с шеи; те, что отчеканены; те, что выгравированы; те, изображения которых на трамвайных вагонах озадачивают любопытные взгляды; те, что на фетровой планке крепятся в салонах такси, – будьте со мной вы все, пока я свидетельствую о тяжких испытаниях, выпавших на долю Катерины Текаквиты.

– Выньте пальцы из ушей, – сказал отец Жан Пьеррон, первый миссионер, присланный поселиться в Канаваке. – С пальцами в ушах вы не услышите, что я буду вам говорить.

– Ха-ха-ха, – прокряхтели деревенские старики, слишком старые, чтобы постигать новые уловки. – Ты нас можешь отвести к воде, но пить нас, старых кляч, не заставишь.

– Немедленно выньте пальцы из ушей!