– Я раздавила жука. Помолись за меня.

– Я осквернил водопад мочой. Помолись за меня.

– Я переспал со своей сестрой. Помолись за меня.

– Я мечтала о том, чтобы стать белой. Помолись за меня.

– Я не добил оленя, и он долго мучился. Помолись за меня.

– Мне очень хочется кусочек человечинки. Помолись за меня.

– Я сделал хлыст из травы. Помолись за меня.

– Я желток из гусеницы выдавила. Помолись за меня.

– Я притиркой пользовался, чтобы бороду отрастить. Помолись за меня.

– Западный ветер меня ненавидит. Помолись за меня.

– Я сглазил прошлогодний урожай. Помолись за меня.

– Я отдала свои четки англичанину. Помолись за меня.

– Я изгадил набедренную повязку. Помолись за меня.

– Я убил еврея. Помолись за меня.

– Я продавал притирку для отращивания бороды. Помолись за меня.

– Я дерьмо курю. Помолись за меня.

– Я заставляла брата подсматривать. Помолись за меня.

– Я дерьмо курю. Помолись за меня.

– Я песню испортила. Помолись за меня.

– Я когда купалась, трогала себя, где не положено. Помолись за меня.

– Я мучил енота. Помолись за меня.

– Я верю в чудотворную силу трав. Помолись за меня.

– Я с апельсина шкуру сняла. Помолись за меня.

– Я молилась, чтобы голод людям урок преподал. Помолись за меня.

– Я свои бусы обкакала. Помолись за меня.

– Мне 84 года. Помолись за меня.

Один за другим они вставали на колени, а потом отходили от ее тернистого ложа, оставляя ей самые тяжкие свои грехи, отягощавшие их скорбный дух, пока вся хижина не стала похожа на огромный таможенный зал для досмотра желаний, а земляной пол подле медвежьей шкуры, на которой она лежала, не был отполирован множеством коленей так, что стал сверкать как серебристые бока последней и единственной ракеты, уходившей по расписанию из обреченного мира. А когда пасхальную деревню окутала ночная тьма, индейцы и французы сгрудились около своих потрескивающих костров и прижали к губам пальцы в жесте молчания и воздушного поцелуя. Почему мне так одиноко становится, когда я тебе об этом рассказываю? После вечерней молитвы Катерина Текаквита попросила разрешения сходить последний раз в лес. Отец Шоленек позволил ей это сделать. Она с трудом брела через поле, покрытое покрывалом тающего снега, в напоенную ароматом хвои сосновую рощу, в хрупкую лесную тень, ломая ногти о ветви и стволы, помогавшие ей брести в тусклом свете мартовских звезд к берегу покрытой льдом реки Святого Лаврентия, к вмерзшему в землю распятию. Отец Леконт писал: «Elle y passa un quart d'heure a se mettre les epaules en sang par une rude discipline». Там Катерина провела 15 минут, исхлестывая себе плечи, пока они не покрылись кровью, и сделала она это без помощи своей подруги. Настал следующий день – среда на Страстной неделе. Он стал ее последним днем, этот день освящения хлеба и вина к таинству Святого причастия и крестных мук. «Certes je me souviens encore qu'а l'entree de sa derniere maladie» [87]. Отец Шоленек знал, что это ее последний день. В три часа пополудни началась ее предсмертная агония. Преклонив в молитве колени вместе с Марией-Терезой и несколькими другими исхлестанными женщинами, Катерина Текаквита запинаясь повторяла имена Иисуса и Пресвятой Девы, часто будучи даже не в состоянии правильно их произнести, «…elle perdit la parole en prononcant les noms de Jesus et de Marie». Что же ты, отец, не записал в точности те звуки, которые она произносила? Она играла с Именем, она создавала правильное Имя, она сращивала все опавшие ветви Древа жизни. Ага? Муджа? Джуму? Вы, идиоты, она же знала тайное имя Господа из четырех букв! А вы дали ей улизнуть! Еще одной мы позволили улизнуть! А теперь нам надо посмотреть, кровоточат ли ее пальцы! Она же там была, пригвожденная и говорящая, готовая изменить мир, а мы дали острой пасти реликвария вгрызться в ее кости. Парламент!

Она скончалась в половине четвертого пополудни в среду на Страстной неделе, 17 апреля 1680 года. Ей минуло 24 года. Настал тот самый день. Отец Шоленек молился подле еще не остывшего трупа. Глаза священника были смежены. Внезапно он раскрыл их и в удивлении воскликнул:

– Je fis un grand cri, tant je fus saisi d'etonnement [88].

– Эээээээххххх!

Лицо Катерины Текаквиты стало белым!

– Viens ici [89]!

– Посмотрите на ее лицо!

Давай-ка мы теперь посмотрим, что писал об этом событии его очевидец – отец Шоленек, стараясь при этом не вдаваться в политические суждения и памятуя о том, что я обещал тебе хорошие новости. «С четырехлетнего возраста на лице Катерины оставались отметины от оспы; ее болезнь и истязания плоти при покаянии еще больше усугубили уродливые отметины недуга. И вот, всего через четверть часа после кончины, ее смуглое, изъеденное оспинами лицо преобразила внезапная невероятная перемена. В какое-то мгновение оно стало прекрасным и совсем белым…»

– Клод!

Отец Шошетье не мешкая пришел на зов друга, за ним следовали все индейцы деревни. Она как в сладком сне будто плыла в сгущающихся канадских сумерках, казалось, ее безмятежное лицо было выточено из алебастра и покрыто прозрачным стеклянным колпаком. Вот так на глазах изумленных обитателей миссии она отправилась в бесконечный путь смерти с прекрасным белым лицом без единой щербинки. Отец Шошетье произнес:

– C'etait un argument nouveau de credibilite, dont Dieu favorisait les sauvages pour leur faire gouter la foi [90].

– Шшшшшш!

– Цыц!

Спустя некоторое время через селение проходили два француза. Один из них сказал другому:

– Смотри, какая красавица там спит.

Узнав о том, кем она была, французы коленопреклоненно склонились в молитве.

– Давай смастерим ей гроб.

В тот самый момент девушка очутилась в механизме вечного двигателя небес. Бросив взгляд назад через невидимое свое плечо, она поиграла алебастровым лучом на прежнем своем лице и устремилась вперед под звук безумного смеха своей благодарной подруги.

Красное и белое, кожа и прыщики, распустившиеся маргаритки и горящие сорняки – расе [91], дружок мой дорогой и все вы, расисты. Пусть все вы мастера выдумывать легенды и расположением звезд подтверждать их подлинность, но пусть к вящей нашей славе мы все эти легенды позабудем и станем вглядываться в ночной мрак без заведомой предвзятости. Пусть мирская церковь служит белой расе, меняя цвета по собственному усмотрению. Пусть мирская революция служит серой расе, сжигая церкви. Пусть на всю нашу собственность налепят ярлыки. Мы обожаем любоваться цветами радуги, взобравшись на высокую башню. Выстрадайте эту перемену красного цвета на белый – все вы, привыкшие размахивать жупелами, – мы все этим занимаемся в ночи нашей. Но все мы этим занимаемся только время от времени. А в следующий миг мы уже преклоняемся лишь перед непорочными знаменами, зажатыми в грубых пальцах, превыше всего начинаем ценить уединение и уже не владеем собственной историей, она смыта бурным потоком нового поколения, пришедшего нам на смену, мы отыскиваем тени прошлого в новой поросли диких маргариток, и наше представление о моде претерпевает удивительные метаморфозы. Бумажный змей пытается перелететь через здание больницы, кое-кто из узников отделения трудотерапии следит за ним, другие не обращают на него никакого внимания, а мы с Мэри подлаживаемся к оргии греческих амфор в греческих ресторанах. Одинокая бабочка как на американских горках катается на вощеных тенях зелени, так что дух захватывает, как малюсенький воздушный акробат в цирке она падает карманным бумажным змеем деревенского парашютиста вниз, пытаясь уцепиться за папоротник, ныряя в омут пятнышка почтовой марки Икара. Монреальское стираное белье полощется на ветру высокой платы за жилье, а я слабею совершенно естественно, потому что сам выбрал вознесение на милосердии факта. Вот факт, который многим из нас может согреть душу: все партии и церкви могут воспользоваться этой новостью. Святая Екатерина Болоньская скончалась в 1463 году пятидесяти лет от роду. Сестры-монахини похоронили ее, не положив в гроб. Вскоре, думая о том, как тяжко давит земля на лицо их сестры, монахини стали остро ощущать собственную вину. Они получили разрешение на эксгумацию тела. Очистив лицо погребенной, монахини увидели, что его черты почти не изменились, разве что одна ноздря повредилась, свидетельствуя о том, что труп пробыл под землей восемнадцать дней. Тело издавало приятный запах. Когда они его осматривали, «белое как снег тело через некоторое время порозовело, выделяя при этом маслянистую, невыразимо ароматную жидкость».