— Да? — Он подарил ей короткую удивительную улыбку.

— Да, — тихо ответила Саммер, целуя его.

У входа в самодельный шалаш еще не готовый к небесной благодати ангел произнес им слова благословения.

Ни мужчина, ни женщина их, впрочем, не услышали. Только Маффи, навострив уши, с любопытством склонила голову набок.

На небесах в эту ночь гремел бал. Гром одобрительно грохотал. Торжествующие молнии раскалывали небо. Дождь шумел несмолкающими аплодисментами. Но Саммер и Стив в объятиях скатерти и друг друга ничего этого не слышали.

Она поведала ему горькую историю своего брака с Лемом, о возникшей в результате булимии,[10] от которой ей так трудно было потом излечиться и снова прийти в норму.

Он рассказал ей о годах беспробудного пьянства, о том, как у него на глазах жизнь пошла прахом, как он достиг дна и вот-вот кончил бы тем, чем кончают все пьяницы. Рассказал о кошмарном сне, длившемся почти три года.

Стив узнал, что Лем после развода женился на двадцатидвухлетней медсестре. А Саммер — о том, как приключившиеся со Стивом беды свели в могилу его отца.

Они вместе плакали, вместе смеялись, обнимая, лаская и излечивая друг друга.

— Так что же заставило тебя вернуться? — заинтересованно спросила Саммер несколько часов спустя, когда повесть о мытарствах Стива подошла к концу.

Он лежал на спине, ее голова покоилась у него на плече. Земля была жесткой. Воздух холодным. Сосновые иглы кололись через скатерть в самых чувствительных местах. Но Саммер не обращала на это внимания. Голая, завернутая только в скатерть и согреваемая жарким теплом внимания Стива, она чувствовала себя на седьмом небе от счастья. Ее прижатая к волосатой груди Стива ладонь ощущала ровное биение его сердца.

— В Теннесси, ты имеешь в виду?

Одну руку он подложил себе под голову, другой обнимал Саммер за плечи. Говоря, Стив не отрываясь смотрел на грубые доски крыши их самодельного убежища. Саммер тут же подумала о том, что ему видится мелькающая где-нибудь поблизости Диди, но потом она отбросила эту мысль. У нее было смутное ощущение, что Диди больше не будет преследовать Стива. «По крайней мере, — убежденно сказала она себе, — если он знает, что ему нужно!»

— Так вот, я, как уже сказал, жил в Неваде. Моих кредитных карточек и сбережений хватало на безбедное существование, но через три года я уже оказался на мели. Как-то после полудня я проснулся в борделе — это было заведение Мейбл, девиз которого: «Клиент прежде всего!». Рядом со мной лежала девица, оба мы были голые — ой, перестань щипаться, — но я не мог ничего вспомнить: как попал туда, чем мы с ней занимались. Да, девица была та еще красотка…

Стив сладко улыбнулся воспоминаниям, но вдруг вскрикнул, когда Саммер больно дернула его за волосы на груди, собрав их в горсть.

— Господи, да ты злючка! — Он нежно взглянул на нее, усмехнулся и продолжал: — Я не мог даже вспомнить, какое было число. Я спросил ее, и она сказала, что канун Рождества. От этого мне сделалось совсем тошно. Я встал, оделся и вернулся в гостиницу, где жил. Гостиница была дешевая, двадцать пять баксов за номер в сутки. Простыни там меняли, наверное, раз в неделю. — Он глубоко вздохнул. — И я стал думать о Рождестве. Снял трубку и набрал номер своей дочери. Я звонил ей довольно редко, потому что Элен каждый раз сообщала мне, будто дочь не хочет говорить со мной. Но на этот раз трубку взяла дочь. Я сказал ей, что люблю ее, пожелал счастливого Рождества. «Я ненавижу тебя, папа», — ответила она и повесила трубку.

Боль в его голосе ощущалась так же отчетливо, как и биение его сердца. Саммер изогнулась, наклонилась к нему и в молчаливом сочувствии поцеловала его в шею.

— Дети всегда говорят это родителям. Мои племянники и племянницы, например, точно такие же. — Саммер понимала, что это слабое утешение, но ничего лучшего ей в голову не пришло.

— Я знаю, — его голос звучал устало, — но все равно будто получил пощечину. Этот удар заставил меня встряхнуться. Я вдруг увидел себя со стороны, увидел, какое жалкое зрелище представляю собой — пьянчужка, засыпающий среди шлюх, — и понял, что должен изменить свою жизнь. Я принял душ, привел себя в порядок, побрился. Потом пошел в церковь — это была небольшая методистская церквушка на холме в центре занюханного городишки, — и я, да, черт меня побери, помолился. Затем стали собираться прихожане — не забудь, это был канун Рождества. Началась служба при свечах, я остался и на нее. Когда она закончилась, я уже знал, что сделаю все, чтобы поправить свою жизнь.

Саммер, как завороженная, слушала низкое гудение голоса Стива, а его сердце ровно и размеренно билось у нее под ладонью.

Стив продолжал свою исповедь:

— Я перестал пить, разом завязал. С того дня до нынешнего, с Божьей помощью, не взял в рот ни капли спиртного. Я проверился на СПИД — его у меня не оказалось, ты можешь быть спокойна. Потом отправился домой, собираясь во что бы то ни стало заслужить прощение своей дочери. По дороге мучительно размышлял о том, что же со мной случилось. Сразу после смерти Диди я был слишком потрясен, чтобы видеть вещи в истинном свете, но, когда перестал пить, туман перед моими глазами начал рассеиваться. Мне и раньше было трудно поверить в самоубийство Диди, ее надо было знать, чтобы понять это, но до тех пор я не задавал себе подобных вопросов. И вот теперь начал их задавать. Ты помнишь, она оставила видеозапись. Кроме сцен… гм, секса, там были слова Диди о том, что она хочет покончить с собой, поскольку я порываю с ней отношения и возвращаюсь к своей жене. Так вот, я никогда не говорил такого. Я никогда не уходил от своей жены и порвал с Диди в основном из-за Митча. Она прекрасно все знала и фактически закатила мне скандал из-за этого. Словом, на записи концы с концами не сходились. — Он помолчал с минуту, хмуро глядя в потолок. — А потом еще этот ключ.

— Какой ключ?

— Ключ от моего кабинета. В Нашвилле в моем распоряжении был временный кабинет, пока я занимался расследованием, о котором тебе рассказывал. Я провел в нем всего лишь около месяца. Из-за специфики расследования попросил сменить в этом кабинете замок, прежде чем занять его, и всякий раз запирал его на ночь.

Запер я его и в тот вечер, когда Диди умерла там. Но как она туда попала? Ключ был только один, и я держал его либо в кармане, либо в ящике письменного стола у себя дома. И нигде больше. Диди и Элен не ладили друг с другом — Элен, наверное, чувствовала, что я неравнодушен к Диди, — поэтому та крайне редко бывала в моем доме. Диди не могла вытащить ключ из стола, пока я, скажем, спал. Она вообще перестала ходить ко мне домой, когда у нас с ней начался роман. Мой кабинет был заперт, каким же образом она попала туда? Взломала дверь? Но Диди весила всего девяносто фунтов и ничего не смыслила в железках, да и следов взлома не было обнаружено. И почему она решила сделать это именно там, да еще оставила эту видеокассету? Кстати, как она рассчитала, что к тому времени, когда ее найдут, она будет уже мертва и единственным, кому это сможет навредить, окажусь я? Диди была психом, но я ни на секунду не могу себе представить, что ее последним желанием было навлечь на меня неприятности.

— Так к чему ты клонишь? По-твоему, это не было самоубийство?

— Я не могу себе представить, что она это сделала. Но тогда кто и почему убил ее? Единственным мотивом я вижу желание навредить мне, но если мишенью был я, то почему не покончили со мной? Застрелить меня было бы куда проще, чем городить весь этот огород с самоубийством Диди. Для меня это остается сплошной загадкой. И тогда, и теперь. Похоже, что недостает важного элемента общей картины, и я никак не могу найти его. Поэтому пришел к выводу, что единственно правильным решением будет вернуться к тому расследованию, которое я вел, когда Диди умерла. Дюйм за дюймом, ниточку за ниточкой, факт за фактом все пересмотреть, отыскивая то, что я мог пропустить тогда. Как раз этим я занимался той ночью у похоронного бюро, и вот чем все это закончилось.