– Думаю, ты права, – согласился он. – Мы сможем ему сами все объяснить. Прошу вас позвонить нам через пару дней и сообщить о принятом решении, идет?
– Разумеется.
– В нашей на вид спокойной профессии столько подводных камней, мистер Джордах, столько опасностей. Передайте Билли, что он может вернуться к нам в любое время, как только захочет. Он очень способный мальчик и легко наверстает упущенное.
– Обязательно передам, – пообещал Рудольф. – Благодарю вас за все.
Фервезер провел его назад по коридору, отворил перед ним дверь в комнату отдыха, где царила веселая детская кутерьма. С серьезным видом пожал руку Рудольфу и закрыл за ним дверь.
Когда они выехали за ворота школы, Билли, сидевший на переднем сиденье рядом с ним, решительно сказал:
– Я больше никогда не вернусь! – Он даже не спросил, куда они едут.
Они доехали до Уитби к половине шестого. Уличные фонари тускло освещали зимние сумерки. Билли проспал почти всю дорогу. Рудольф с содроганием думал о том моменте, когда ему придется представить матери ее внука. «Отродье проститутки» – такое выражение было вполне в духе бабушки Билли. Но так как предстояла встреча с Калдервудом сразу после ужина, то есть после семи, то он уже не успевал отвезти Билли в Нью-Йорк и вернуться вовремя на работу в Уитби. И даже если он выкроит время и отвезет мальчика в Нью-Йорк, у кого он там его оставит? У Вилли Эбботта? Но Гретхен просила не впутывать в это дело Вилли, и Рудольф поступил так, как она хотела. Он вспомнил, что Билли рассказал ему об отце за ланчем. Разве можно после этого передавать его под опеку алкоголика? И стоило ли ради этого забирать Билли из школы?
Рудольф даже подумал о том, чтобы отвезти Билли в отель, но сразу же отказался от этой идеи. Не может мальчик провести ночь один в отеле. К тому же это было бы проявлением трусости с его стороны. Нет, все же придется столкнуться с матерью лицом к лицу. Ничего не поделаешь.
Он остановил машину у своего дома и разбудил Билли. Когда он, открыв дверь, провел его в прихожую, то с облегчением заметил, что матери в гостиной нет. Дверь в ее комнату была закрыта. Это могло означать только одно – она вновь поругалась с Мартой и теперь сидела, надувшись, у себя. Таким образом, он мог войти к ней один и подготовить ее к встрече с внуком.
Они прошли с Билли на кухню. Марта сидела за столом и читала газету. Из печи доносился аппетитный запах готовящегося ужина. Марта была совсем не толстой, как язвительно говорила о ней мать, совсем напротив, она была угловатой, костлявой старой девой пятидесяти лет, уверенной на все сто процентов в неприязненном отношении к ней всего мира, и всегда была готова платить за обиды той же монетой.
– Марта, – сказал он, – это мой племянник Билли. Он поживет у нас несколько дней. Он устал с дороги, ему нужна ванна и горячая еда. – В общем, позаботься о нем. Он будет спать в комнате для гостей, рядом со мной.
Марта равнодушно разгладила газету на столе:
– Ваша матушка говорила, что вы не будете ужинать дома.
– Действительно, я сейчас же ухожу.
– В таком случае ему кое-что перепадет. – Марта энергично кивнула головой в сторону комнаты матери. – Она ничего не говорила ни о каком племяннике.
– Она пока об этом ничего не знает, – сказал Рудольф, стараясь говорить беззаботно и весело ради Билли.
– Если она узнает о племяннике, это ее доконает, – заявила Марта.
Билли молча стоял в сторонке, стараясь оценить царящую в доме атмосферу. Она ему явно не нравилась.
Марта поднялась, и на ее лице появилось откровенно неодобрительное выражение, но ведь Билли не знал, что оно было таким всегда.
– Пошли со мной, молодой человек, – сказала Марта. – Думаю, что мы сможем потесниться ради такого тощего юноши, как ты.
Рудольф был удивлен. Если знать характер Марты, то на ее языке эти слова звучали как самое любезное приглашение.
– Давай, иди, Билли, смелее, – сказал он. – Скоро увидимся.
Билли нерешительно вышел вслед за Мартой из кухни. Теперь, когда он чувствовал опеку дяди, любое, пусть даже краткое расставание с ним таило в себе серьезный риск.
Рудольф слышал их шаги, они поднимались по лестнице. Мать, конечно, сразу навострит уши и поймет, что в доме чужой. Она сразу узнавала его шаги и всегда окликала, когда он шел в свою комнату.
Рудольф вытащил из холодильника ледяные кубики. Сейчас ему хотелось выпить после целого дня вынужденного воздержания от спиртного, тем более что предстояла нелицеприятная встреча с матерью. Он прошел в гостиную и, к своей радости, обнаружил, что там тепло. Очевидно, Брэд выполнил его распоряжение, прислал техника, и тот исправил отопление. Теперь язычок матери не станет еще язвительнее от холода.
Он налил себе бурбона с водой, бросил в стакан побольше ледяных кубиков и, опустившись на стул, вытянул ноги. Он медленно посасывал крепкую жидкость, наслаждаясь напитком. Ему нравилась эта комната, без лишней мебели, с современными кожаными стульями, шаровидными лампами, датскими деревянными столами, простыми, нейтрального цвета шторами – все это убранство составляло хорошо продуманный контраст с низкими бревенчатыми потолками и маленькими квадратными окнами восемнадцатого столетия. Мать говорила, что эта комната похожа на приемную дантиста.
Он не торопился, пил медленно, оттягивая неприятный момент встречи с матерью. Наконец, рывком поднявшись со стула, прошел по коридору к комнате матери и постучал. Ее спальня была на первом этаже, чтобы ей не подниматься по лестнице. Сейчас, после двух операций: одной по поводу удаления катаракты, а второй – из-за тромбофлебита, она чувствовала себя довольно сносно, но, несмотря на это, по-прежнему продолжала жаловаться на болезни.
– Кто там? – раздался за дверью ее резкий голос.
– Это я, мама, – ответил Рудольф. – Ты уже спишь?
Он открыл дверь и вошел.
– Уснешь тут, когда над твоей головой топочут, как слоны, – проворчала она.
Она сидела, откинувшись спиной на взбитые подушки с кружевными наволочками, на ней была розовая ночная рубашка, отделанная каким-то розоватым мехом, на глазах – очки с толстыми стеклами, которые ей выписал врач после операции. Она могла в них читать, смотреть телевизор и ходить в кино, но они сильно увеличивали ее глаза и придавали им какое-то ненормальное, отсутствующее, бездушное выражение.
После того как они переехали в новый дом, доктора сотворили с ней чудеса. До этого, когда они жили в квартире над магазином, Рудольф не раз просил ее лечь в больницу, он видел, что ей необходимо сделать не одну, а несколько операций, но упрямая старуха наотрез отказывалась.
– Я никогда не лягу в больницу для бедных, где надо мной будут экспериментировать недоучки-врачи, которым нельзя позволять приближаться со скальпелем даже к бродячей собаке! – возмущалась она.
Все уговоры, все протесты Рудольфа были напрасны. Когда они жили в убогой квартирке, ничто на свете не могло убедить ее в том, что она – совсем не бедная женщина, и ей не грозит страдать наравне с другими бедняками, брошенными на равнодушную, лишенную человеческого тепла опеку государственного учреждения по социальной защите. Но когда они переехали в новый дом и Марта стала читать ей вслух статьи из газет по поводу блистательных успехов ее Руди, а потом он прокатил ее в своем новом автомобиле, мать изменила свое мнение и осмелилась войти в операционную, правда, вначале убедившись, что ее будут оперировать самые лучшие хирурги, услуги которых обходятся очень дорого
Непоколебимая вера во всемогущество денег, по сути дела, воскресила ее, вернула к жизни с края могилы. Руди рассчитывал, что квалифицированная медицинская помощь немного скрасит ее последние годы жизни, но ошибся. Опытные врачи, можно сказать, вернули ей молодость. Теперь она с мрачной Мартой за рулем разъезжала на машине Рудольфа, когда он ею не пользовался, по всему городу. Она зачастила в салоны красоты (там ей завили остатки волос, покрасив в какой-то чудовищный синий цвет), в городские кинотеатры, вызывала такси, когда ей вздумается, если под рукой не было машины Руди; посещала церковь; дважды в неделю играла в бридж со своими новыми знакомыми из прихожан, по вечерам, когда Руди не бывало дома, принимала в доме священников; купила себе новое издание своей любимой книги «Унесенные ветром», а также все романы Фрэнсис Паркинсон Кейес.
