Только одно перечисление всех этих трудностей, которые еще предстояло преодолеть до того, как папка с именем «Колин Берк» с надписью на ней «Дело закрыто» будет сдана в архив, доставляло мистеру Гринфилду величайшее наслаждение. Если бы закон не был таким сложным, таким запутанным, то он, Гринфилд, наверняка выбрал бы себе другую, еще более головоломную профессию.

– Нам придется прислушаться к мнениям экспертов, выслушать свидетельские показания официальных лиц киностудии, предусмотреть возможность взаимных уступок с обеих сторон. Не говоря уже о вполне реальной возможности других претензий в отношении поместья. Со стороны родственников умершего, например, которые имеют обыкновение иногда возникать при подобных ситуациях.

– У него есть только один брат, – сказала Гретхен, – и он заявил, что ни на что не претендует.

Брат Колина приезжал на кремацию. Худощавый молодой полковник ВВС, пилот истребителя, воевавший в Корее, он тут же живо забрал инициативу в свои руки, оттеснив в сторону даже Рудольфа. Это он настоял на отмене религиозной церемонии, сказал Гретхен, что когда они с братом обсуждали тему смерти, то оба решили, что хотят быть подвергнуты сожжению без всяких ритуалов. На следующий день после кремации он, наняв частный самолет, пролетел над Тихим океаном и развеял над ним прах своего брата. Он сказал Гретхен, что если ей что-то понадобится, пусть звонит, не стесняется. Но чем мог помочь этот прямодушный полковник ВВС несчастной вдове своего брата, запутавшейся в сетях законодательства? Разве что расстрелять бывшую миссис Берк с бреющего полета или разбомбить офис ее адвокатов?

Гретхен встала.

– Спасибо вам за все, мистер Гринфилд, – сказала она. – Извините, если я отняла у вас много времени.

– Ничего, ничего, – отозвался он, вставая вместе с ней и демонстрируя свою адвокатскую вежливость. – Я, естественно, буду держать вас в курсе дел.

Гринфилд проводил ее до двери офиса. Хотя на его лице ничего не отразилось, она была уверена, что он явно не одобрил ее бледно-голубое платье.

Она быстро прошла по проходу между рядами письменных столов, за которыми секретарши, не поднимая глаз, стучали, как автоматы, по клавишам пишущих машинок, перепечатывая набело тексты сделок, завещаний, судебных тяжб, повесток в суд, контрактов, апелляционных жалоб по поводу банкротства, закладных, кратких инструкций адвокату, предписаний о запретах, различных исков.

Будто отстукивают реквием памяти Колина Берка, с горечью подумала она. Изо дня в день.

На палубе было холодно, но Тому нравилось стоять здесь, наверху, одному, вглядываться в беспредельные серые волны Атлантики. Даже в свободное от вахты время он поднимался наверх и стоял часами, стоял при любой погоде, молча, не перебрасываясь ни словечком с вахтенным матросом, глядя, как нос парохода то погружается, то вздымается вверх в белом кружеве пены морской воды. Ему было хорошо одному, на него снисходило умиротворение, он старался ни о чем не думать, он не хотел думать, да и особой нужды в этом не было.

Их судно плавало под либерийским флагом, но за два рейса они ни разу и близко не подходили к берегам Либерии. Этот Пэппи, администратор отеля «Эгейский моряк», помог ему, как и говорил Шульц. Он снабдил его одеждой и отдал вещевой мешок одного старого моряка-норвежца, умершего в отеле, и устроил на пароход греческой компании «Элга Андерсен», перевозивший грузы из Хобокена в Роттердам, Альхесирас, Геную, Пирей. Томас за все время пребывания в Нью-Йорке ни разу не выходил из своего номера, а Пэппи сам приносил ему туда еду. Том объяснил, что ему ни к чему, чтобы его увидел кто-то из обслуживающего персонала и начал бы задавать ненужные вопросы. Вечером, перед выходом «Элги Андерсен» в море, Пэппи сам отвез его в порт Хобокен и не спускал с него глаз, пока он подписывал контракт. По-видимому, Шульц во время своей службы на торговом флоте в годы войны на самом деле оказал ему большую услугу.

«Элга» вышла в море на рассвете следующего дня, и теперь всем тем, кому не терпелось схватить Томми Джордаха, придется долго его искать.

Это судно водоизмещением десять тысяч тонн, типа «Либерти», было спущено со стапелей в 1943 году и, конечно, знавало лучшие времена. В погоне за быстро ощутимой прибылью владельцы передавали судно из рук в руки, и никто из них не делал серьезного ремонта – лишь бы оно держалось на плаву да двигалось. Корпус покрылся ракушками, двигатели натужно скрипели, его годами не красили, ржавчина отвоевывала все большую поверхность, кормежка была из рук вон плохой, а капитаном на нем был какой-то религиозный маньяк, который во время бури опускался на колени прямо на своем мостике и молился. Говорят, во время войны его списали на берег за симпатии к нацистам. У офицеров в карманах лежали паспорта, выданные в десятках разных стан, и большей частью это были такие «морские волки», которых списали с других судов за пьянство, профессиональную непригодность или воровство. Команда состояла из матросов всех стран, расположенных вдоль побережья Атлантики или Средиземного моря, среди них были греки, югославы, норвежцы, итальянцы, марокканцы, мексиканцы, американцы, и у большинства из них были такие липовые документы, которые не выдерживали даже беглой проверки. В кают-компании постоянно шла игра в покер, там то и дело вспыхивали драки, но офицеры благоразумно старались в эти разборки не вмешиваться.

Томас не участвовал ни в игре, ни в драках, говорил только в случае крайней необходимости, отвечал только на заданные вопросы и был в ладу с самим собой. Он чувствовал, что наконец нашел свое место на этой планете: ему нравилось бороздить неоглядные водные пространства земли; никаких забот о поддержании в норме своего веса, никаких ссор из-за дележа денег в конце каждого месяца, и теперь он не мочился по утрам кровью. Как-нибудь он отдаст Шульцу те сто пятьдесят долларов, которые получил от него в Лас-Вегасе. С процентами.

Он услышал за спиной шаги, но не обернулся.

– Предстоит веселая ночь, – сказал подошедший к нему человек. – Мы идем в самый центр шторма.

Томас недовольно буркнул что-то невразумительное. Он узнал голос молодого парня по имени Дуайер, родом со Среднего Запада, который порой сильно смахивал на педика. У него были острые резцы, как у кролика, и кличка была соответствующая – Кролик.

– Капитан, как всегда, молится на мостике, – продолжал Дуайер. – Знаешь, говорят, что у нас на борту есть священник, он хранит нас от плохой погоды.

Том молчал.

– Остается только надеяться, что шторм будет не очень сильным. Сколько таких вот посудин класса «Либерти» разламываются пополам при штормах. А как нас загрузили? Ты заметил крен на левый борт?

– Нет, не заметил.

– Присмотрись получше. Крен есть, это точно. Это твое первое плавание?

– Второе.

Дуайер подписал контракт в Саванне, куда «Элга Андерсен» зашла после первого плавания Тома, когда они возвращались домой.

– Это не судно, а чертова калоша. Я здесь только потому, что жду своего шанса.

Томас понимал, что Дуайер сказал это только для того, чтобы он у него спросил, какого шанса он здесь ждет, но он по-прежнему молча стоял, вглядываясь в мрачнеющий горизонт.

– Видишь ли, – продолжил Дуайер, отдавая себе отчет в том, что ему не разговорить Томаса. – У меня диплом третьего помощника капитана. На американских судах мне пришлось бы проплавать долгие годы, чтобы наконец добиться повышения. Но на такой посудине, как эта, с этим сбродом, а не офицерами… Один из них непременно свалится за борт, напившись в стельку, или его арестует полиция в ближайшем поту. И вот тогда у меня появляется шанс, сечешь?

Томас снова проворчал что-то невразумительное. Он, конечно, ничего не имел против Дуайера, но у него ничего не было и за.

– Ты не собираешься достать документы помощника? – спросил Дуайер.

– Пока об этом не думал.