Как это ни странно, несмотря на страсть к путешествиям, несмотря на то, что папа родом из Германии и, по-видимому, в нем было столько же немецкого в характере, сколько и американского, у меня нет никакого желания посетить Германию. Джин там была, но тоже не сильно рвется снова туда. Она говорит, что Германия слишком похожа на Америку, буквально во всем. Приходится поверить ее мнению по этому поводу.
Она для меня – самая дорогая женщина на свете, и я стал ужасным подкаблучником, ношу ее фотоаппараты, чтобы не лишиться ни одного приятного мгновения в ее компании, когда она рядом. Если, правда, не идет дождь. У нее такой острый глаз, и благодаря ей за эти шесть месяцев я узнал о Европе куда больше, чем смог бы узнать сам лет за шестьдесят, и куда больше понял. Но у нее нет абсолютно никакого литературного вкуса, она даже газет не читает, театр навевает на нее скуку, так что мне приходится заполнять эти пробелы в ее образовании. Она еще отлично водит наш маленький „фольксваген“, так что у меня появляется шанс помечтать в дороге, полюбоваться достопримечательностями Альп или долиной Роны, не беспокоясь о том, что мы свалимся в пропасть. Мы с ней заключили пакт. Она ведет машину утром, а за ланчем выпивает бутылку вина. Я берусь за руль во второй половине дня, трезвый, а пью – вечером.
Мы не останавливаемся в роскошных, фешенебельных местах, как тогда, во время нашего медового месяца, потому что, по ее словам, теперь все это – реальность, никакая не фантазия. Нас здесь ничто не стесняет. Она свободно, запросто разговаривает со всеми, а с моими знаниями французского, ее – итальянского, и, учитывая, что почти все здесь понимают по-английски, мы сразу же завязываем дружбу с самыми разнообразными людьми – виноделом из Бургундии, массажисткой с биаррицкого пляжа, игроком в регби из Лурда, художником-модернистом, со множеством священнослужителей, рыбаками, с актером, снимающимся в эпизодах во французских фильмах, старыми английскими леди, путешествующими на туристических больших автобусах, бывшими коммандос английской армии, американскими солдатами, служащими в Европе, с членом парижской палаты депутатов, который уверяет, что у мира осталась всего только одна реальная надежда – это Джон Фитцджералд Кеннеди.
Англичане такой народ, который просто нельзя не любить. Не всех, правда. По-моему, все они ослеплены победой в войне, но еще не понимают этого. Но что-то случилось с государственными рычагами власти после того, как они выиграли войну, отдав ради этого свою последнюю унцию крови и все свое мужество за победу в войне, они отдали плоды завоеванного мира немцам. Я, конечно, не хочу, чтобы немцы или кто-то еще умирали от голода, но англичане имеют право рассчитывать на лучшую жизнь в этом мире, по крайней мере, на такой же комфорт, как и их заклятый враг, после того, как смолкли пушки. Мне кажется, в этом есть вина и Америки. Чем бы ты сейчас ни занималась, сделай все возможное, чтобы Билли мог взять все от Европы до того, как ему исполнится двадцать, она пока еще остается Европой и не превратилась в Парк-авеню, или в университет Южной Калифорнии, или в Скарздейл, или в Гарлем, или в Пентагон. Может, такие вещи нам и на пользу, по крайней мере некоторые из них, но если такое произойдет с Римом, Парижем или Афинами, то будет весьма и весьма прискорбно.
Я посетил Лувр, Рейксмюсеум в Амстердаме, Прадо в Мадриде, видел львов на острове Делос, золотую маску в Афинском музее, и если бы я больше ничего не видел в жизни, если бы вдруг оглох, утратил дар речи, любовь, то все это стоило бы тех шести месяцев моей жизни, которые я на все это затратил».
Зазвонил телефон. Гретхен, отложив в сторону письмо, подошла к аппарату. Звонил Сэм Кори, старый монтажер, работавший с Колином над всеми тремя его картинами. Он регулярно звонил трижды в неделю, иногда приглашал ее в студию, на просмотр нового фильма, который, по его мнению, мог вызвать у нее интерес. Ему пятьдесят пять, он женат, брак его прочен, и ей всегда было приятно проводить время в его компании. Он остался единственным из всех когда-то окружавших Колина людей, с которым она до сих пор поддерживала добрые, сердечные отношения.
– Гретхен, – сказал Сэм, – сегодня у нас просмотр одной из картин «новой волны»1, нам прислали ее из Парижа. Давай посмотрим, а потом вместе поужинаем.
– Прости, Сэм, но сегодня не могу, – ответила Гретхен. – Ко мне должен прийти сокурсник, нам нужно будет вместе позаниматься.
– Ах эти школьные денечки, школьные денечки, – забрюзжал Сэм. – Дорогие школьные денечки.
Он бросил школу в девятом классе и с пренебрежением относился к высшему образованию.
– Может, в другой раз, Сэм?
– Конечно, – подхватил он. – А твой дом случайно еще не смыло с холма, а?
– Боюсь, что такое может произойти в любую минуту.
– Калифорния – о чем тут говорить…
– В Венеции тоже идет дождь, – сообщила ему Гретхен.
– Как тебе удается раздобыть такую сверхсекретную информацию?
– Просто я читаю сейчас письмо от своего брата Рудольфа. Он – в Венеции. И там идет дождь.
Сэм встречался с Рудольфом, когда они с Джин гостили у нее неделю. После, делясь с ней своими впечатлениями, он утверждал, что Рудольф – нормальный парень, только явно чокнулся на своей жене.
– Когда будешь ему писать, – продолжал Сэм, – спроси, не хочет ли он вложить пять миллионов в одну небольшую, недорогую картину, которую я собираюсь делать в качестве режиссера.
Сэм долго крутился возле очень состоятельных людей в Голливуде и искренне верил, что если существует такой человек, у которого на счету в банке лежит больше ста тысяч долларов, то он существует только ради того, чтобы его ободрали как липку. Если только, само собой, у него нет таланта. А Сэм признавал талант только у людей, которые могли и умели делать фильмы.
– Думаю, что он придет в восторг от твоего предложения, – сказала Гретхен.
– Много не пей, бэби, – сказал он и повесил трубку.
Сэм был самым спокойным человеком из всех, которых она знала. За годы работы на студии он без особого ущерба для себя прошел через все штормы самолюбивых темпераментов и сохранил полную безмятежность. Он великолепно знал свое дело, через его руки проходили тысячи миль кинопленки, он вылавливал огрехи, исправлял серьезные ошибки, допущенные другими, никогда никому не льстил, всегда доводил до ума порученный ему материал, бросал работу над картинами, если их создатели становились просто невыносимыми, приноравливался от одного стиля творчества к другому с завидной невозмутимостью, как истинный художник, как настоящий профессионал. Сэм всегда хранил верность тем режиссерам, которых он считал настоящими профессионалами, преданными своему киноремеслу, старательно, ревностно доводящими картину до совершенства. И продолжал с ними работать, даже если случались провалы. Он видел некоторые спектакли Колина в театре, а когда ее муж приехал в Голливуд, сам нашел Колина и сказал, что хочет работать с ним. Скромный, но уверенный в себе Сэм был уверен, что новый режиссер будет ему благодарен за его опыт и их сотрудничество наверняка будет плодотворным.
После смерти Колина у Сэма был продолжительный разговор с Гретхен о ее будущем. Он предупредил ее, что если она собирается ничего не делать, лишь слоняться по Голливуду, чувствуя себя только вдовой знаменитого режиссера, то ее жизни не позавидуешь. Он часто видел ее с Колином, когда тот делал свои фильмы, он был его монтажером и, конечно, не мог не заметить, что Колин считался с ее мнением, и не без причины.
Он однажды предложил ей поработать с ним, обещал обучить ее всему, что сам знал в кинобизнесе. «Для одинокой женщины, такой, как ты, – лучшего места в городе, чем монтажная, и не придумаешь», – говорил он. Там она не будет чувствовать себя одинокой, не будет думать, что кому-то надоедает, не будет бросать вызов чьему-то эго, у нее появится постоянное занятие, работа на каждый день, ну примерно как выпекание пирога каждый день.
Тогда она ничего ему не сказала, только поблагодарила, потому что ей не хотелось даже в такой незначительной мере пользоваться к своей выгоде высокой репутацией Колина, и поэтому подала заявление о приеме ее в университет. Но потом, после каждого разговора с Сэмом, она стала сомневаться: «Не поторопилась ли я со своим решением». В университете вокруг нее – сплошь молодые люди, они все слишком подвижны, быстры, их интересуют такие вещи, которые ей кажутся абсолютно бесполезными, они переваривают за считанные часы горы информации и либо усваивают ее, либо отбрасывают за ненужностью, а ей приходится неделями осваивать такой же по объему материал.