Я отступаю еще на шаг и держу зеркало за спиной Чертова. Он оборачивается через плечо, чтобы поймать своё отражение.

— Ближе, — подсказывает он. — Ещё.

Он замирает, сосредоточенно разглядывая выходное отверстие. А потом кивает и молча возвращается к аптечке.

— Так что? — спрашиваю у него. — Что там, Чертов?

— Повезло, навылет.

— Но тебе все равно нужен врач.

— Мне нужна перевязка и поспать.

Он достает запакованный бинт из аптечки и скептически смотрит на него. Одной рукой тут действительно не управишься.

— Хотя можно только поспать, — заключает он и отталкивается от стола, чтобы пойти дальше.

— Так нельзя. Ты закинулся обезболивающим и только…

— Послушай меня, Татьяна. Я скоро отключусь. Дай мне отдохнуть, потом я все исправлю. И не глупи, пока я буду спать, ворота все равно никак не открыть. Даже если ты разобьешь об них машину.

— Ты сам глупишь, — я беру из аптечки бинт. — Я тебя все равно перевяжу. В крайнем случае, дождусь, когда ты отключишься. Я не собираюсь сидеть в запертом доме с мужчиной, который задался целью истечь кровью.

Интересно в психологии существует термин “шоковая храбрость”?

Если нет, то пора придумать. Я испытываю что-то подобное. Да, я отдаю себе отчет в том, что передо мной Александр Чертов. Мужчина, у которого армия вооруженных людей, криминальная или полукриминальная империя (тут я пока не разобралась) и которому ни в коем случае нельзя переходить дорогу. Но это не мешает мне смотреть ему в глаза и даже перечить.

Что это, если не “шоковая храбрость”?

Я сама не своя после перестрелки и вида открытой раны. В фильмах бутафорская кровь выглядит иначе, вообще всё иначе. И Чертов неправильный. Он должен быть грубым бандитом с животными замашками. Или самодовольным хамом, каким был Лавров. А он какой-то другой. Не хочет вписываться в стандартный типаж.

В этом смысле мне было намного проще с Лавровым. Я сразу занесла его в разряд подонков и понимала, что от него можно ждать только плохого. А с Чертовым… а с Чертовым черт ногу сломит! Он даже смотрит так, что не разобрать, что у него на душе. Вроде бы с холодом, но без презрения. И приказы отдает четким ровным голосом.

У него вообще красивый голос. По-мужски красивый. Низкий и с бархатной подкладкой, которая добавляет весомости его словам. Хотя сейчас в его голосе становится всё больше хриплых нот. Это от усталости. Ему действительно пора лечь.

Поэтому я иду за ним в спальню, сжимая в ладони бинт и влажное полотенце. Чертов доходит до кровати королевского размера и буквально падает на нее. Я несмело подхожу ближе и вижу, как он заводит будильник на своих наручных часах. После он переводит взгляд на меня.

— У тебя вся рука в шрамах, — я указываю подбородком на его оголенное плечо. — Поэтому ты такой хладнокровный? Не впервой?

Я только сейчас замечаю, что он все-таки порвал рубашку. Пуговицы вырваны с мясом, черные нитки торчат, а полы рубашки разошлись в стороны. Крепкое тело Чертова притягивает мой взгляд магнитом. Я откуда-то знаю, что найду на его груди еще шрамы, и не могу ничего поделать с любопытством. Веду взглядом по тугим кубикам его пресса и чувствую, как пересыхает в горле. В голову приходит лишь одно слово — машина.

У Чертова фактура бойца. Брутального и выносливого. И он явно многое пережил. На его мускулистом загорелом теле целая карта прошлого, которое обращалось с ним, как злая мачеха.

— Только быстро, — выдыхает Чертов вместо ответа на мои вопросы.

Он согласился на перевязку, уже что-то. Я сажусь рядом, стараясь не задеть его и занять, как можно меньше места, и провожу полотенцем по предплечью. Рану не трогаю, только стираю следы крови.

— Ты тоже ложись, — произносит Чертов, пока я разматываю бинт. — Ты бледная.

— Это нервное.

— Да, тебя скоро накроет. Ты сейчас держишься на адреналине, но это ненадолго.

— Ты так уверенно говоришь.

— Я всякого повидал в жизни…

С его губ слетает крепкое словцо, когда я задеваю рану.

— Прости, я не медсестра.

— Я уже заметил, — он кривится из-за боли. — У тебя пальцы как у палача.

Я смотрю на Чертова с осязаемой злостью, на что он прикрывает глаза.

— Я не то имел в виду.

— Значит хотел сказать, что у меня нежные руки?

Чертов усмехается и кивает. А потом накрывает горячими пальцами мою ладонь.

— Тут сильнее, не бойся, — подсказывает он.

Я вздрагиваю от неожиданности, но Чертов этого не замечает. Он надавливает жестче, переплетая наши пальцы, и помогает мне затянуть узелок. Он выдыхает с хрипом, потому что ему приходится двигаться и тревожить рану, а я вдруг совершенно теряюсь. Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь найти, чем обрезать бинт, и так и застываю. Только чувствую сильные пальцы Чертова, которые до сих пор держат мою ладонь.

— Уже, да? Накрыло? — доносится голос Чертова. — Иди сюда…

— Нет, я пойду.

— Ляг рядом, — он надавливает голосом. — Я ничего не сделаю.

— Мне просто плохо от вида крови. Да, дело в этом… Мне правда лучше уйти.

Я собираю все силы, чтобы встать на ноги. Чертов разжимает ладонь, отпуская меня. Тогда я поспешно разворачиваюсь и иду к двери, которую оставляю открытой. Меня действительно пошатывает, словно приходит запоздалый шок. Или что со мной?

Я все-таки засыпаю. Нахожу диванчик рядом с коридором, который выводит к спальням, и устраиваюсь на нем. Так я услышу, если Чертов проснется. И так подальше от больших окон.

Я натягиваю на плечи плед, который бросили на спинку дивана, и отключаюсь. Этого хватает, чтобы перевести дух. Я открываю глаза и понимаю, что вокруг царит прежняя тишина. Спит, значит. Это хорошо, чем больше времени он отдохнет, тем лучше. Я стараюсь не шуметь, поднимаюсь на ноги и решаю обойти все комнаты в доме.

Хотя в нем нечего изучать, если честно. Я бы с большей радостью оказалась в личном доме Чертова, как раз бы поняла, что он за человек. Ведь жилище — отражение характера. Да и фотографии и личные вещи никто не отменял, глядя на них, можно сделать выводы о нраве хозяина. А тут все равно, что отель.

Даже хуже. Одноэтажный дом выглядит как убежище. Окна и то смотрят на высоченный забор, за которым можно спрятаться от всего мира. Я любуюсь глухой кирпичной кладкой и понимаю, что Чертов не шутил. Из этого дома действительно не выбраться.

Я спускаюсь в гараж и осматриваю нашу машину. Телефона в ней нет, никаких бумаг тоже. Зато есть пистолет, который лежит в бардачке, и складной нож. Еще валяется рация охраны, но она выключена и выглядит бесполезной. Отличный набор просто.

Лучше проветриться, пока есть возможность. Я выхожу во двор через гараж и брожу туда-сюда, пытаясь надышаться свежим воздухом. Он успокаивает нервы, я шагаю над высоким забором и все равно прикидываю, как через него перебраться.

Не знаю, сколько времени так проходит. Но когда я возвращаюсь в дом, я сразу понимаю, что Чертов проснулся. Я слышу шорохи, которые идут из столовой.

— Доброе утро, — бросает он, замечая меня на пороге.

За окном темно, до утра еще надо дожить. Но я не спорю, пусть будет “доброе утро”. Я слежу за Чертовым и пытаюсь понять его состояние. Он двигается очень экономно, но ровно. Не шатается и не хватается за каждый выступ.

— Смотрю, ты прибралась, — он кивает на стол, с которого я убрала все следы скорой помощи.

— Да… когда осматривала дом.

— И как? — Чертов отворачивается от меня и заглядывает в холодильник. — Понравился дом?

— Нет. В нем всего один выход на улицу, а подвал закрыт на кодовый замок, как сейф. Его явно строили не для семьи, а для неприятностей, — я делаю паузу. — В холодильнике пусто, но есть макароны и несколько банок с консервами.

Я подхожу к шкафчику, в котором нашла небольшие запасы.

— Вот, — я раскрываю дверцу и ставлю банки на столешницу. — Курица с рисом и запеченные кабачки. Правда, я не нашла консервный нож.