Скандал…

Он прав, еще немного и всё забудется. Меня не нужно будет защищать от прессы. Вот с пулями сложнее. Чертов говорит, что мне нужна защита, что я засветилась в слишком серьезных делах и кто знает, когда я смогу жить прежней жизнью.

Смогу ли?

— Но охраны меньше не становится. Я уже согласна с тобой, что не буду скучать по кортежу. Ни капельки.

— Хочешь другие машины? Можно пригнать не черные, а серебристые. Хоть какое-то разнообразие.

— Розовые?

— Слишком приметно. И охрана меня возненавидит за девчачий цвет, а я и так не самый приятный босс.

— Тебя боятся, — замечаю невпопад, но это действительно так. — Я сегодня разговаривала с подругой, на которую оставила свою кондитерскую лавку. Она говорит, дела идут хорошо. Каким-то чудом, никто не прознал, что она принадлежит вдове Лаврова.

Я испытующе смотрю на Чертова. Пока он стоически молчит, я прохожу к креслу и поднимаю его пиджак. Встряхиваю его и кладу на спинку.

— Я попросил, чтобы не шумели по этому поводу, — наконец, признается Чертов.

Я улыбаюсь ему и складываю одними губами “спасибо”.

— Мне важно, чтобы хоть что-то осталось от моей жизни, — добавляю. — Я много сил вложила в лавку, долго мечтала о своем деле… Тебе, наверное, не понять, ты мыслишь миллиардами, а для меня — это все равно что собственный Хилтон.

Он усмехается. Подходит ближе и кладет горячую ладонь на мое плечо.

— Я понимаю, — он звучит уверенно и без капли фальши. — Я не так уж оторван от жизни.

Он наклоняется и целует меня в губы. Я отвечаю ему, а внутри всё замирает от внезапного признания. Я соскучилась по нему. Истосковалась так, что меня бьет током от его близости. Да, он иногда приезжал, обнимал меня, прикасался и целовал, но каждый раз чувствовалось, что вот-вот зазвонит телефон или что он вот-вот свалится с ног.

— Ты подумала о моих словах?

Он на мгновение прерывается, но продолжает ласкать меня. Вместо его умелых губ приходят крепкие пальцы. Чертов медленно ведет по контуру моих губ, сбивая и свое, и мое дыхание. Я пытаюсь понять, о чем он, о каких именно словах… У меня ничего не выходит, я раздражаюсь и вместо ответа встаю на носочки. Тянусь к нему сама и ярко чувствую, как его срывает. Он рывком обхватывает меня за талию, подсаживает и делает шаг к дивану.

Вертикаль стремительно сменяется горизонтом. Он опускает меня на мягкий плед и надвигается, щекоча шею надтреснутыми выдохами. Я прикрываю глаза и перестаю сомневаться.

Всё случится. Нет такой силы, которая бы удержала меня этой ночью.

Я хочу его.

Он снова ловит мои губы и рвет дыхание в клочья. Это уже не поцелуй, это чистая пытка, которой мне мучительно мало. Я подрагиваю под ним, собирая пальцами плед. Или что это? Его футболка? Я теряюсь и с каждой секундой погружаюсь всё глубже в свою жажду. Его кожа бьет током, а его запах распаляет. Да, остается только он. Комната больше не существует. Предметы со всем остальным миром уходят в туман. В такой густой и плотный, что затапливает все вокруг и мой рассудок в первую очередь.

Я откликаюсь на прикосновения и выгибаюсь, позволяю срывать с себя одежду и тяну его хлопковую футболку наверх. Хочу коже к коже, хочу почувствовать его и, наконец, перестать врать себе. Я ведь думала о нем все эти дни.

— Может, самое время? — он поднимается на локте, а второй ладонью мягко обхватывает мою шею. — Назови меня по имени.

— У тебя какой-то пунктик?

Он усмехается и на пару мгновений разрывает зрительный контакт. Чертов проводит щекой по моей щеке, царапая щетиной, а потом спускается ниже и ведет языком по моему пульсу.

Грязно.

Волнующе.

На грани шантажа.

Я провожу ладонью по его коротким волосам. Куда-то рвусь, хотя меньше всего хочу выбраться из его горячих объятий, и произношу “Саша” на выдохе.

— Саша, — повторяет он, целуя меня в висок. — Да, малышка…

Ему не подходит это имя.

Оно слишком мягкое и от него веет спокойствием. Отличное имя для мужа или надежного друга, но не для человека, во взгляде которого крепкий коктейль. Две три виски, и одна треть опасности.

— Саша, — шепчу, чтобы выбить из головы ненужные мысли.

Не сейчас.

Сейчас мне слишком хорошо.

Я вздрагиваю, когда он подтягивает меня и делает первое движение. Я прячу лицо в его шею и через мгновение понимаю, что ему не нужны мои глаза. Он и так прекрасно знает, как нужно. Меня обжигает догадка, что он дьявольски опытен и изучил женское тело так, как его знают только очень плохие парни, но она потухает в удовольствии. Исчезает всё, даже тот густой туман, остается только жар его кожи и размашистые вспышки его близости.

Жестче.

Быстрее.

До испарины.

Снова и снова.

После он откидывается на место рядом и затягивает меня к себе на грудь. Я постепенно прихожу в себя, хотя это сложно. У меня никогда не было вот так. Я знаю, что такое страсть, но бушующее пламя обходило меня стороной. Он в каком-то смысле мой первый.

— Что это значит? — спрашиваю, когда тело вновь слушается меня.

Я протягиваю ладонь и веду по его предплечью. Оно оплетено венками, но сейчас меня интересуют татуировки. У Чертова на руках больше черной краски, чем телесной. Я разглядываю их, пока он гладит мои волосы и размышляет о чем-то своем.

— Ничего, — он вытягивает руку, чтобы мне было удобнее. — Первая появилась, чтобы перекрыть шрам.

— Ты стесняешься шрамов? Говорят, они украшают мужчин.

— Этот достался от девчонки.

Он поворачивает руку, подставляя под мой взгляд внутреннюю сторону. Я трогаю его огрубевшую кожу и нахожу шрам, о котором он говорит.

— Я тогда был вышибалой в баре. Там разные компании отдыхали, и мажоры приходили за острыми ощущениями и совсем отбитая публика попадалась. В тот вечер девчонка перебрала какой-то дряни. Она была худенькой, как спичка, я не ожидал от нее неприятностей, — он кривится, словно ему до сих пор неловко. — Она застала меня врасплох.

— С женщинами всегда надо быть начеку.

Он коротко смеется, обнимая меня теснее.

— Я вечно об этом забываю.

— Не похоже на правду, — я качаю головой. — Ты производишь впечатление матерого волка.

— Всего лишь впечатление.

— Да? — я упираюсь в диван, чтобы приподняться и заглянуть в его лицо. — И какой ты на самом деле?

— Я душка.

Он не выдерживает первым. Сам же начинает смеяться, пока я из последних сил сохраняю лицо. Я поднимаюсь, оседлав его, и строго смотрю сверху вниз. Мне тоже отчаянно хочется залиться смехом, но вместо этого я ловлю его волевое лицо в ладони.

— Душка значит, — я киваю, закусывая нижнюю губу. — Зачем тогда милому человеку столько мышц?

— Чтобы защищаться.

— Ах, — я наигранно выдыхаю. — Тебе никто не говорил, что ты выглядишь как человек, который нападает?

— Ты будешь первой, — он смотрит на меня с хитрым прищуром.

А его массивные ладони находят мои бедра и начинают тягуче растирать.

— А у тебя есть хорошие истории? Без шрамов и кровопотерь?

— Надо вспомнить, — ему сложно сконцентрироваться, он разглядывает мое тело и бесстыже задерживается на стратегических местах.

Это волнует кровь.

— Только не говори, что ничего не приходит на ум, — я качаю головой. — Сколько тебе лет?

— Тридцать семь.

— И ни одной истории с хорошим концом?

— Я как-то ушел от полицейской погони со спущенным колесом.

Я стону в голос, хотя вижу по его глазам, что он специально. Издевается. Гад перехватывает меня за талию и бросает обратно на диван.

— Лучше ты расскажи хорошее, — он пальцами прокладывает жаркую дорожку по моей щеке. — Напомни, что оно вообще существует.

— Я буду отвечать за хорошее в нашей паре?

Паре…

Срывается с губ.

Я проклинаю свой язык, только от этого никакого толка. Слова все равно не вернутся назад.

— Да, — отвечает Чертов.

Чертов