На выходе нас встретили цветы, улыбки и слюнявые поцелуи тети Раи. Хулиган Еписеев, теперь уже мой однофамилец, смотрел исподлобья, словно замышлял какую-то пакость. Но возможно, он просто грустил о своем мотоцикле.

Ну все, отмучился! Теперь остается только посидеть за столом, послушать дурацкие тосты – и все!

– По машинам! – переняв командирский тон регистраторши, проорала тетя Рая. – Батюшка заждался!

Какой еще батюшка? Машин? Но ведь он давно умер, и я даже вынужден был выполнить его нелепое завещание…

Оказывается, нам предстояло еще обвенчаться. Я двинулся к «Москвичу», но дядя Миша окоротил меня:

– Куды? А ну дуй в «зилок». Там теперь твое место. С женой…

И я «подул». По пути наткнулся на Тимирязьева. Он понуро брел рядом с Саирой. Они были в траурно-черных просторных одеждах.

– Ну что ж ты, веник? – крикнул я. – Мало того что опоздал, да еще и вырядился как монах!

Ленька покосился на свою спутницу и изрек невнятное:

– Сегодня печальный день. Тысячу лет назад великий Прубха вылетел в ужасный Моо-Локк. Но мы с сестрой поздравляем тебя, о брат мой!

– А тебе-то что за дело, что тысячу лет назад какая-то там пробка вылетела в потолок? – изумился я. – Должно быть, праздновали что-то!

Саира злобно ткнула моего друга под ребра, и он промолчал. В церковь эзотерики ехать отказались. Пришлось сообщить им адрес еписеевской квартиры, где будет проводиться торжество.

Я сел на заднее сиденье «ЗИЛа», слева от моей жены. Справа почему-то устроилась Лариса Пастернак. Они с Машей перемигнулись, словно лучшие подруги, и мы покатили в церковь.

Наш кортеж, состоящий из разнокалиберных автомобилей, въехал на обледеневший церковный двор. У дверей храма стоял молоденький попик в армейском камуфлированном бушлате, накинутом прямо на рясу. Рейнджер войска Господня поманил нас пальцем и скрылся в церкви.

Я помог супружнице выбраться из машины, и тут же мне в лицо полетела горсть мелочи. Зажмурившись, я попытался нащупать клочок земли, свободный ото льда.

– Багато живите, багато! – гремело вокруг.

Пятаки все летели и летели. Я таки поскользнулся и, увлекая за собой Марию, рухнул в сугроб. Нас подняли сильные руки тети Раи и ее уголовного сына Василька. Он приветливо улыбался, даже его страшный шрам улыбался, как еще один рот.

Святой отец раскрыл толстую книгу и, тряся жидкой бороденкой, что-то забубнил. Над нами, поддерживаемые руками Витальки и барышни Анджелы, нависли жестяные короны. Все усиленно делали вид, будто слушают тихое бормотание батюшки. Я покосился назад. По лицу торговца кетчупом Рыбкина была разлита благость. Свободной от короны рукой он увлеченно ковырял в ухе. Наконец батюшка закончил и принялся водить нас с Марией по кругу, как дрессированных медведей. Потом спросил, согласны ли мы обвенчаться, и напоил нас дешевым кагором из потертой серебряной ложечки.

– Процесс венчания окончен, – нараспев объявил священник ломающимся баском, напирая на «о».

– Ой, а можно я, можно я! – из рядов выскочила Лариса в седом парике и серебристом комбинезоне, в руках она держала пластиковый пакет.

– Машенька, – умильно улыбнулась она моей избраннице, – мне бы подарочек освятить. Он счастье принесет.

Я отошел к Витальке, Лариса достала из пакета блестящую фигурку, похожую на Стойкого Оловянного Солдатика или, прошу прощения, на резиновый фаллос.

– Что это еще за вибратор? – тихо спросил я Рыбкина. – Твой подарок? Я, знаешь ли, еще и сам…

Он слегка покраснел и забормотал:

– Да понимаешь, старик. Я вообще-то тебе телевизор хотел подарить. Или холодильник фирменный. В хозяйстве-то пригодится… А Лара тут нашла этого «Оскара» – ну, знаешь, приз американский – и прямо загорелась: давай, мол, подарим. Вещь-то оригинальная. Ни у кого такой нету. Да ты знаешь, сколько он стоит? – оживился мой друг. – Как телевизор, холодильник да еще и посудомоечная машина…

– Ну а мне-то что с ним делать? – поразился я. – Орехи колоть? Уж лучше бы ты и впрямь вибратор подарил…

Виталька смущенно развел руками: мол, ничего теперь не поделаешь, брат.

Тем временем батюшка поставил «Оскара» на постамент и принялся размахивать метелкой. На нас полетели холодные брызги.

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, освящаю сей предмет…

Священник замялся и почесал в голове, не зная, как поприличней назвать фаллическую фигурку. Лариса с готовностью подсказала:

– Оскара!

– Освящаю Оскара, – подхватил молодой батюшка, сделав ударение на втором слоге.

Через минуту «Оскар» принял православие. Вся честная компания с гомоном погрузилась в машины и помчалась праздновать в дом, где мне предстояло жить (в этом я был уверен) до самой смерти.

В прихожей у мотоцикла нас встретила тетя Рая с гигантским батоном хлеба на блюде и солонкой.

– Ну, молодые, кусайте, – приказала она. – Кто больше откусит, тому и править в доме.

Маша раскрыла аккуратный ротик, и на хлебе появилась огромная зияющая рана.

– Молодец, Машка, – крякнул дядя Миша. – Так его!

Я скромно отломил корочку и ткнул в солонку. Соли не было.

– Ой-ой-ой! – переполошилась тетя Рая. – Нехорошо-то как. А ну, Володька, – велела она младшему Еписееву, – мигом на кухню! Сыпани соли!

Еписеев с коварным лицом поспешил выполнить приказание. Он быстро вернулся и услужливо подставил мне солонку. Не глядя, я макнул туда свою корочку и отправил ее в рот. Традиции надо чтить!

Мое лицо искривилось, как резиновая перчатка, брошенная в соляную кислоту. В солонке был чистейший красный перец. Высунув язык и глаза, под дружный хохот Машиной родни, я забегал по квартире в поисках воды.

– Чтоб он у тебя всегда так бегал! – смачно пожелал дядя Миша и придержал невесту, которая порывалась мне помочь.

Я забежал в комнату Еписеева, увенчанную оскаленным черепом, и увидел на подоконнике пузатую пивную бутылочку зеленого стекла. Желая унять дикое жжение, я сделал из нее большой глоток, но тут же с визгом отлетел от окна. В бутылке был чистый спирт «Ронял», которым Еписеев пользовался для протирки своего мотоцикла.

Дружными усилиями кузин моей супружницы меня откачали и тряпичной куклой усадили во главе стола. Прямо под портретом несуществующего летчика. Рядом уселась моя жена. По бокам устроились свидетели – барышня Анджела и Виталька Рыбкин, а дальше по порядку: Лариса, дядя Миша, Леха с Васильком, Викочка и Вова Еписеев.

Напротив нас, как волжский утес, высилась тетя Рая, а на уголке ютился траурный Ленька со своей Саирой. Они ничего не ели. Кухня на нашей свадьбе была в основном мясная и рыбная. Даже в неизменном салате из огурцов и помидоров то и дело попадались кусочки мелко нарезанной ветчины. Тетя Рая хмуро посматривала на пустые тарелки своих экзотических соседей.

Дядя Миша сунул руку под батарею, где разместился целый полк бутылок, и корявыми пальцами ухватил сразу две. Водку и крепленое вино.

Портвейн был запечатан пластмассовой пробкой. Дядя Миша попытался поддеть крышечку длинным ногтем мизинца, видимо, выращенным именно для таких целей. Ничего не получилось. Тогда он ухватил мельхиоровую вилку. Пробка снова не поддалась. Дядя Миша не огорчился.

– Ну-к, Лех, дайт-ко зажигалку, – обратился он к своему щуплому сыну.

Он высек пламя и стал поворачивать над ним бутылку, как стеклодув. Пробка начала плавиться, вонять и капать на белую подвенечную скатерть. Маша покраснела. Наконец ее находчивый родственник бросил оплавленную пробку в пепельницу и стал разливать портвейн женщинам, покрякивая:

– Вот оно! Самое дамское!

Однако Мария и Лариса от «дамского» отказались. Виталька ловко откупорил шампанское, а дядя Миша залихватским движением свернул водочную головку и разлил напиток мужчинам. В фужеры для шампанского. Дошла очередь до меня. Мария закрыла мой стакан ладошкой и сказала: