– Может, по-твоему, и мне на рынок податься?! Как Витальке? – недовольно спросил я.

– А почему бы и нет? Все лучше, чем на рыбалку-то мотаться, – невозмутимо ответила Мария и прижалась ко мне всем телом.

– Не забывай, что я учитель! – отпарировал я. – К тому же твоего обалдуя никакими рынками не прокормишь. А еще в солярий его води. Он и так весь черный.

– Да ты что! Володьку не прокормишь?! – обиделась мадам Еписеева. – Ему ж, кроме мотоцикла, ничего и не надо. Никаких соляриев. Он еще когда маленький был – два яичка по рупь пять съест, а два по рупь тридцать – уже не может!

– Не знаю, не знаю, – с сомнением проговорил я. – Теперь он, по-моему, двумя яичками вряд ли обойдется.

– Точно тебе говорю, – ласково подтвердила Мария. – Ну хочешь, я с Хреновым поговорю? Он тебе сверхурочных подбросит…

Возмутиться я не успел, так как Мария впилась в мои губы хищным и не слишком искренним поцелуем.

– Я уж с Игорем как-нибудь сам, – просипел я. – Но имей в виду, Мария, – добавил я взволнованно, – я сделаю это вовсе не ради твоего хулиганистого отпрыска! Ради тебя!

Мадам Еписеева потупилась.

– И что вы с Володькой не поделили? Он ведь добрый и наивный, совсем как ты!

Знала бы ты, что это наивное дитя выделывает, когда ты на работе. Но теперь с этим покончено! Раз и навсегда. Матушка проследит за возлюбленным чадом. В перерывах между солярием и бассейном!

– Когда он был совсем крохой, – умильно продолжала Мария, – у нас кошка жила. Так ее вдруг что-то раздуло…

– Может, оставим эти гадости? – предложил я.

– Да это я только так, для примера. – Она повела плечами. – Так вот, значит, раздуло ее, а Вовик всем своим дружкам по котеночку пообещал. Вот месяц проходит, другой. К Володьке-то и пристают: где котята обещанные? А кошка сдулась и даже отощала как-то…

– Ну хватит! – взмолился я.

– Немного осталось. Ну а Вовик и говорит: это, дескать, не котята были, а газы…

Мария захохотала так, что у нее выступили слезы. Меня же эта душещипательная история нисколько не впечатлила.

– Ну ладно, так и быть. Поговорю я с Хреновым…

Мадам Еписеева с визгом бросилась мне на шею и покрыла мое лицо быстрыми, мелкими поцелуями.

«Ласковые они, все-таки, женщины, когда с ними душа в душу», – растроганно подумал я.

Теперь надо изобрести новый гимназический предмет. И заинтересовать Игоря.

– И ты туда же!!! Отвечай, откуда у тебя в комнате эта гадость?! Мужик проснулся?!

Меня передернуло от дикого крика в коридоре. Что это значит – «мужик проснулся»? Тут не то что мужик – мертвый олень проснется. За окном разгорался весенний день. Воробьи, которые еще вчера сидели нахохленные на ветке, сегодня весело гадили на теснящиеся у подъезда автомобили. Любой фенолог сказал бы, что скоро май. А вдохновленный ими (фенологом и маем) поэт не преминул бы заметить что-нибудь о ночных соловьях.

– Я ТЕБЯ спрашиваю или нет?! – продолжала надрываться мадам Еписеева.

В ответ что-то невразумительно булькало.

Я извлек ноги из-под теплого одеяла и сунул их в тапочки. На цыпочках подкрался к двери и осторожно выглянул из комнаты. Моим глазам предстала совершенно невероятная картина. Посреди коридора, понурив вихрастую голову, топтался хулиган Еписеев. Перед ним бесновалась Мария. Она то и дело выкрикивала: «Я тебя спрашиваю?!» – и трясла у еписеевского носа огромным бежевым лифчиком, который вполне сгодился бы для рекордсменки-буренки. Лифчик раскачивался из стороны в сторону, позвякивая тяжелыми застежками.

«Что-то в последнее время меня слишком часто преследует этот предмет туалета, – подумал я и двинулся к ванной комнате.

– Сеня! – воззвала мадам Елисеева. – Ты у нас педагог! Ты мужчина, наконец! Врежь ты этому щенку! Я уже всю руку об него отбила!

В доказательство она потрясла красной ладошкой. Еписеев исподлобья взглянул на меня и сделал попытку приблизиться к своему мотоциклу. Маша заметила его маневр.

– Куд-да?!! – корабельной сиреной взвыла она. – Ты сначала ответь, откуда у тебя ЭТО?!

– Да не мое оно, не мое, – проворчал Елисеев и злорадно глянул на меня: ну, мол, сейчас и тебе достанется на орехи. – Ты лучше у своего Кириллыча спроси…

– Я т-те дам сейчас Кириллыча, я т-те дам! – Мария принялась хлестать лифчиком по хулиганским щекам. – Ну ты подумай, Сень, – завершив экзекуцию, жена уставилась на меня, – захожу я в комнату, мальчика разбудить, и вижу в углу вот это! – Она потрясла бежевой тряпицей перед моим носом. Я инстинктивно сжался. – Ну! Откуда это, я спрашиваю?! Откуда?!

О! Я-то прекрасно знал откуда! Наверняка лифчик выпал из Елениных тюков и баулов. Когда мы в спешке покидали квартиру. По-человечески мне было жаль беднягу Еписеева. Однако воспоминания о его проделках и издевательствах взяли верх. Я решил не признаваться.

– Разбирайтесь сами, – буркнул я, проскользнул в ванную и закрыл задвижку.

Начищая зубы до кафельного блеска, я слушал жалобные завывания Еписеева. Но как только я покончил с гигиеническими процедурами, шум стих.

– Ты у меня вспомнишь, козел! – прошипели под дверью.

Мотоцикл загрохотал вниз по лестнице.

Я вышел.

– С Володей что-то творится, – скорбно проговорила Мария.

– Да все нормально, – пробубнил я, уткнув лицо в полотенце. – Не он первый…

– Но это же ужасно! Значит, пока нас нет дома, он приводит женщин! Старух каких-то, судя по размерам этой штуки!

Я вышел из ванной.

– 95-D бывает не только у старух, – тоном знатока заметил я.

Мария ошеломленно уставилась на меня. Переступила с ноги на ногу и ласково спросила:

– Ты кушать будешь?

– ЕСТЬ я не хочу!

– Но у тебя же сегодня такой важный разговор? Хотя бы кашки?

Ах да! Совсем забыл. Надо поговорить с Хреновым относительно бесполезной, но хорошо оплачиваемой гимназической деятельности. На кашку придется согласиться. Только вот что бы предложить?

По пути на работу я так ничего и не придумал. В учительской, которая теперь была похожа на кабинет партийного деятеля средней руки, меня встретила только Сонечка. Сегодня был как раз день ее секс-факультатива. «Вот это я смог бы потянуть», – подумал я. Но, вспомнив, какую истерику закатила Софья Петровна, когда я ненароком посягнул на ее биологические часы, я отверг эту мысль. Не хватало еще, чтобы из-за ее козней я вылетел и из гимназии!

– Здравствуйте, Софья Петровна! Как идет торговля хот-догами? – поинтересовался я.

Из угла донеслось шипение, словно вдруг ожили все Сонечкины заспиртованные гады.

– Что ж, – понял я шипение по-своему, – будем надеяться, что нынешние выходные будут более удачными.

На стене в золоченой рамке висело расписание уроков. Напротив фамилии Еписеев А. К. (Боже! Это я!) старческим почерком с завитушками было выведено:

Стихосложение. 15 минут. Остальные полчаса – введение в курс лекций поДеловому отказу от сотрудничества с неконкуренто – и неплатежеспособным партнером или сотрудником, неудовлетворительно выполняющим свои непосредственные обязанности.

Совсем изъять из гимназической программы стихи, как ни бился Хренов и ни доказывал, что будущей деловой элите это ни к чему, РОНО не разрешило. Значит, теперь мне придется за четверть часа объять всю поэзию от Пушкина до Бродского. А остальные тридцать минут бубнить о правилах написания вежливого, но хамского отказа разным категориям лиц. К слову, этому самому отказу в хреновской программе было посвящено не менее четверти всех занятий по русскому языку. Остальные три четверти занимала подобная же, но необходимая «нашему будущему» ересь.

Радовало одно – класс, вернее, группа второй ступени, у меня теперь небольшая. Всего пять человек.

По школьным коридорам разнеслись позывные, которые теперь заменяли звонок: