Вечерний звон, вечерний звон…

Как много дум…

Впрочем, нет. Думы нынешних школьников также должны быть новыми, а потому слащавый мужской голос пропел по-английски:

Those evening bells, those evening bells…

Пора на урок. Я картинно помахал Сонечке, обложившейся брошюрками по культуре секса, и вышел из учительской. Хренова придется ловить после уроков.

Класс встретил меня стуком отодвигаемых компьютерных клавиатур. Так некогда гимназисты стучали крышками парт. Ученики в костюмчиках с бабочками учтиво склонили головы.

– Итак, господа, – я прошелся мимо своего компьютера, – сегодня часть нашей лекции посвящена стихосложению. Или, как его еще называют, поэзии.

После этих слов вскинулась рука выскочки и отличника Мити Убытько. Я кивнул.

– Господин учитель, – заговорил Митя, напирая на украинское «г», – дозвольте вопрос? Мы же юные бизнесмены, зачем нам стихи?

– Дело в том, ребя… господа, – я несколько заискивающе посмотрел на «юного бизнесмена», отец которого – вполне зрелый бизнесмен – внес плату за весь курс обучения, а потому Хренов настоятельно рекомендовал быть к мальчику повнимательнее, – что мы готовим из вас широко образованных людей. Так что, пока поэзия еще существует, придется изучать и ее…

Пан Убытько, видимо, согласился с этой немудреной сентенцией и послушно приготовился слушать дальше.

– Может, кто-то из вас помнит какое-нибудь стихотворение? – неуверенно поинтересовался я. – Мы могли бы рассмотреть поэзию на его примере.

Гимназисты молчали. Я уже хотел «рассмотреть» поэзию на примере пушкинского «Лукоморья». Но тут опять поднялась рука пана Убытько.

– Я тут знаю один…

Пятнадцать минут, отведенные для поэзии, истекали, и я согласился с ученической инициативой. Митя вышел из-за компьютера, откашлялся и прочел следующие бессмертные строки:

Купыла мамо коныка,

а конык – бэз ногы

Яка цикава игрышка!

Ыгы! Ыгы! Ыгы!

Не успел я удивиться, как в класс влетел Игорь Хренов.

– Переходите к бизнес-письму, господин Еписеев, – сказал он строго и прошептал мне на ухо: – Давай закругляйся!

– Да мы же только начали, – прошептал я в ответ.

Но Хренов затряс головой.

Митя Убытько ждал похвалы. И она последовала.

– Молодец! – веско обронил я и завершил урок поэзии таким пассажем: – На примере этого стихотворения, господа, вы можете уяснить себе сразу и понятие рифмы, и понятие белого стиха. Великолепно созвучие существительного женского рода единственного числа родительного падежа «ногы» и междометия «ыгы».

Пять подростков непонимающе смотрели на меня.

– А белый стих здесь – «коныка» и «игрышка».

Учащиеся, как было заведено, захлопали. Я повернулся к Хренову.

– Игорь, мне надо с тобой поговорить. Тебя не поймаешь…

Он сделал круглые глаза и замахал рукой. После уроков, мол.

После уроков я заглянул в роскошный кабинет Генерального менеджера Хренова.

– А Игорь Вадимыча нет, – развела руками лупоглазая молоденькая секретарша.

– Но он в школе? – с надеждой спросил я.

– У нас ГИМНАЗИЯ! – возмутилась девица.

Господи, гимназия у них! Ты, небось, это слово-то впервые три дня назад правильно произносить научилась, овечья твоя голова. А писать – так и до сих пор не умеешь…

– Ну хорошо, – согласился я, – пусть гимназия. Мой вопрос остается в силе.

– Игорь Вадимович, – секретарша надула губы, – в спортинг-лофте, проводит тренинг с апгрэйдерами.

То есть, если по-человечески, Игорь в спортзале занимается со старшеклассниками. Я побрел в спортзал. Из пристройки доносился свежий запах юношеского пота. Я приоткрыл дверь. Когда-то здесь колотил мячом по облупленному полу ненавистный Мухрыгин. Теперь зал был уставлен американскими тренажерами и устлан татами. В середине этого японского великолепия стоял Хренов в белоснежном кимоно. Его правая нога была поднята под углом в сорок пять градусов. Руки выписывали невообразимые иероглифы. Однако пробор на голове сансэя был по-прежнему безупречен.

– А теперь мы поиграем в веселую игру КА-РА-ТЭ! – выдохнул Игорь и ударил крепкой пяткой по ватному зеленому чучелу.

Чучело испуганно вздрогнуло и повалилось на пол. Так же, наверное, повалился бы и я. Апгрэйдеры (то есть старшеклассники) восхищенно загудели.

– Игорь, – нерешительно позвал я. – Можно тебя на минуточку?

– Подожди, старик! Нам совсем немного осталось. Вот только добью этого гада…

Хренов поднял измученное чучело и опять отправил его в нокаут.

– Понятно? – обратился он к гимназистам. – Выполняйте…

Мой зеленый ватный собрат скрылся в толпе белых кимоно и беспомощно замахал беспалыми руками.

– Ну ты даешь, – сказал я, когда мы вошли в тренерскую. – Словно по-настоящему… Прямо война!

– А как иначе? Теперь, Сеня, жизнь такая: или ты, или тебя. Впрочем, она всегда такая. – Игорь вытер лицо полотенцем. – Так о чем ты поговорить хотел?

Я достал сигареты и закурил, обдумывая свою речь. Хренов поморщился:

– Бросал бы ты эту дрянь.

– А ты разве… трубку… – не успел удивиться я.

– Давно бросил. В Америке, между прочим, теперь не курят. Только мы, дураки.

Я поискал, обо что бы затушить бычок. Но Игорь хлопнул меня по плечу – кури, мол, не стесняйся – и пододвинул ко мне пустую банку от теннисных мячиков. Сбросив столбик пепла в ее девственную чистоту, я промямлил:

– Мне бы еще какой предмет взять… В смысле, дополнительно…

– Тебе что ж, префа не хватает? – удивился Хренов.

Я пожал плечами.

– Как сказать…

– Понятно. Значит, денег. Или ты такой патриот нашего дела?

– Ну да, – начал извиваться я. – Мне вообще кажется, что курс далеко не полон.

Хренов иронически взглянул на меня. Его белое кимоно резко контрастировало с загорелой волосатой грудью.

– Не дури мне мозги, Сеня.

– Нет, я серьезно, – продолжал я. – Почему бы нам не ввести одну маленькую, но очень нужную, как ты говоришь, для будущего, дисциплинку?

– Какую, например? – Хренов сжал пальцы на босых мускулистых ногах, будто от холода.

Я тоже поежился.

– Ты сам говоришь, что жизнь это «или – или». Но это ведь касается не только каратэ и грамотного составления разных деловых бумажек.

– Юриста я уже пригласил, – заметил Хренов. – Со следующей недели будет вести курс.

– А как же житейские дела? Вот ты, к примеру, хорошо умеешь врать?

Игорь опешил. Его пальцы заскребли по полу каморки, из которой еще не успел выветриться стойкий мухрыгинский дух.

– Да зачем мне врать-то?

– Ты хочешь сказать, что никогда не врал? – наступал я.

– Ну почему же… – замялся он. – Иногда приходилось.

– Так вот и нашим питомцам придется делать это чуть ли не ежедневно. Врать партнерам, клиентам, женщинам, наконец.

– Ты предлагаешь мне ввести штатную должность учителя вранья? – догадался Хренов.

– В общем, да. Если называть вещи своими именами.

– Старик, но это уж полный цинизм!

– А проходить Пушкина за четверть часа не цинизм?

Игорь тяжело вздохнул.

– Ты опять за свое. Ну как мы объясним родителям, что в гимназии их детей учат еще и врать?

Я подумал и сказал:

– А мы назовем этот предмет как-нибудь иначе… Мм… Да вот хоть политес. Или дипломатия.

– Мысль ценная! – одобрил Игорь. – А на роль учителя этого самого политеса ты, разумеется, прочишь себя?

Я скромно потупился.

– А ты знаешь, я тебе верю! – выпалил Хренов. – В смысле, что врать ты умеешь очень хорошо. – Он прищурился и неожиданно спросил: – Ну, давай, выкладывай начистоту, зачем тебе сверхурочные?

Я попытался вывернуться, но Игорь вцепился в меня железной хваткой.