Ох, Единый, как же все это надоело. Отдохнуть бы, так когда? Война, мать ее. Жена дома, наверное, уже извелась вся, думая где это носит ее бродягу-мужа. Обязательно скандал устроит, как он появится, крича, что хватит уже по всей империи шляться, не мальчик, скоро шестьдесят, давно пора образумиться и дома осесть. Правду она узнает только после смерти этого самого мужа. Представив себе лицо Рины после того, как ей сообщат, что ее муж – император, Маран ехидно ухмыльнулся под маской. Жаль, он не увидит, картина была бы презанятнейшая. Впрочем, вряд ли, плакать она станет, плевать кем там он являлся, этот муж, пока был жив. Четверых детей ведь вместе вырастили. Любили друг друга. Ссорились порой, как и все прочие, но понимали, что порознь не могут. Всегда его величество находил время, отрывал от государственных дел пару дней, чтобы проведать семью, снова превращаясь в горшечника Марана из Шадна. Ругался с соседями, пил дрянной эль в ближайшем кабачке с другом юности, вникал в домашние дела, играл с детьми, учил их, чему мог. Только вот теперь уже добрых пять месяцев дома не появлялся. Нет, надо все-таки вырваться ненадолго, нельзя так относиться к спутнице жизни.

Воспоминание о собственных детях заставило подумать о несчастной дочери Диппата. Пора бы уже невидимкам и появиться. Как будто отвечая мыслям императора, в углу кабинета сгустились тени, и из портала выскользнули Санти с Леком, за которыми следовали остальные трое. Последним вышел эльдар, ведущий за руку невероятно грязную девушку в драном платье, напоминающем собой обычный мешок, и волосами неясного цвета, сбившимися в колтуны. В нос императору шибануло вонью, он даже поморщился, благо никто этого не видел. Бедное дитя! Подойдя ближе, Маран пришел в ужас. Трехпалые руки узницы, похожие на клешни краба, тряслись, их покрывали десятки шрамов.

– Здравствуй, девочка, – как мог ласковее сказал император. – Садись. Хочешь ларта?

– Здравствуйте, ваше величество… – пролепетала донельзя растерянная Кара, никак не ожидавшая оказаться перед императором. – Хочу, наверное… Я не помню, какой он на вкус.

Она опустилась в роскошное кресло, на столике рядом из ниоткуда появилась чашка с ароматным, до черноты заваренным лартом. Девушка с трудом обхватила ее своими клешнями, пальцы почти не слушались, жара Кара не ощущала, шрамы, покрывавшие ладони, давно потеряли чувствительность. Отпив глоток, она вслушалась в собственные ощущения. Как хорошо пить что-нибудь, кроме тухлой воды, отдающей мертвечиной. Изредка встречаясь с другими узниками, Кара слышала, что в подземные колодцы сбрасывали трупы и оттуда же брали воду, чем-либо другим трудно было объяснить ее неизменно отвратительный вкус и запах. Но заразных болезней в узилище почти не случалось, наверное, все-таки просто слухи, не могли святоши оказаться такими идиотами, эпидемии им совсем не к чему. Она продолжала жадно пить горячий ларт, обжигалась, но не обращала на это внимания. Главное ведь, что где-то глубоко внутри начал таять лед недоверия, она видела сочувственные взгляды, здесь каждый стремился не сделать еще больнее, а совсем даже наоборот. Неужели кошмар закончился? А вдруг это только сон, и она сейчас проснется на знакомой охапке гнилой соломы? Девушка незаметно ущипнула себя за одно из немногих мест на руке, еще сохранившем какую-то чувствительность. Больно. Значит, не сон. Освободили. Все-таки освободили. Но расслабляться все равно нельзя, перед ней сам император. Не может правитель огромного государства отличаться добротой. Невозможно это. Кару явно вытащили только потому, что она дочь начальника третьего департамента. Вряд ли невидимки стали бы корячиться из-за обычной девчонки.

– Может, тебе ванну принять? – спросил его величество. – Да и переодеться не помешает, эта хламида совсем не к лицу красивой девушке.

– Красивой?! – не выдержала Кара. – Где вы видите красоту?! Я и не женщина даже, а так, нечто!

Его величество что, издевается? Зачем? И так ведь тошно, страшно вспомнить как выглядит когда-то действительно красивая девушка. Ее затрясло при воспоминании о пытках, о боли, терзающей тело изо дня в день. Но самым страшным была даже не физическая боль, а отчаяние, мертвенное, убивающее душу отчаяние. И ужас, не передаваемый словами. Поначалу она просто не понимала, не верила, что кто-то способен так страшно издеваться над живым человеком, которому больно. Поверила. Убедили. Очень действенным способом убедили. Первые месяцы Кара кричала, плакала, умоляла. Никто не пожалел пятнадцатилетнюю домашнюю девочку, палачи только хохотали над ее слезами и ее отчаяньем. А потом что-то произошло, что-то изменилось в душе, из ниоткуда возникла холодная, жестокая гордость, понимание, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях, и девушка замолчала. Как только над ней ни измывались, но Кара продолжала молчать, с ненавистью и презрением смотря на нелюдь. Изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год. Палачи злобно материли «проклятую диппатову породу», пытались сломать девушку, прилагая к тому все усилия, но не преуспели. Она выносила самые страшные пытки, не издав ни звука, не раз готова была откусить себе язык, чтобы только не предать саму себя, закричав. Не понадобилось, сумела сдержаться.

Маран внимательно смотрел в глаза этому несчастному, искалеченному, но не сломленному существу, и понимал, что перед ним нечто особенное. Понимал, что эта девочка, которой нет еще и двадцати, вынесла такое, что вынесет мало какой мужчина. И… Нет, не может того быть. Однако вскоре император понял, что правильно понял – Кара выносила самые страшные пытки молча. Его величество встал и низко поклонился ей.

– Прости нас всех, девочка… – негромко сказал он. – Прости за то, что не сумели защитить.

– За что мне вас прощать, ваше величество? – безразлично спросила она. – Вы здесь не причем.

Император протянул вперед руку и вызвал диагностическое заклятие. Пальцы засветились мягким серым светом. Несколько минут прошло в молчании, а затем заклятие вернулось. Марану показалось, что его ударили под дых, когда он все понял.