Узкая улица причудливо извивалась между высоких домов северо-восточной оконечности Тарсидара. Перекрикивались носильщики, торговцы расхваливали различные товары около витрин своих лавок. Несмотря на множество людей, на мостовой не было мусора, она казалась на удивление чистой. Впрочем, за чистотой в городах элианской империи следили очень строго, нарушители платили такие штрафы в канцелярию наместника, что повторять их печальный опыт никому не хотелось. Тем более, что контейнеры для мусора стояли на каждом углу и дойти до ближайшего проблемы не составляло. Коренным горожанам даже в голову не приходило плюнуть на мостовую или бросить под ноги огрызок яблока, знали, чем это чревато.

Ближе к правой стороне улицы не спеша шла молодая женщина в черном, бесформенном, почти монашеском платье. На ее голове была шляпка, лицо скрывала плотная вуаль, но каждый встречный мужчина на уровне подсознания понимал, что перед ним редкая красавица. И с сожалением провожал ее взглядом, проклиная про себя за святош за то, что еще одной, которой бы жить и любить, задурили голову. Женщина не обращала на эти взгляды никакого внимания, ее совершенно не интересовало мужское внимание. Она этого внимания не хотела. Все мысли были сосредоточены только на предстоящей исповеди.

Элиа боялась самой себя, сомневалась, хватит ли у нее мужества полностью открыть душу чужому человеку. Но ведь священники для того и предназначены… С каждым днем мысли о монастыре становились все настойчивее и настойчивее, все больше не давали покоя. Там она никому не сможет причинить горя. Там чистая и непорочная жизнь. Молитвы Единому Создателю, честный труд, уважение сестер. Проклятой самое место в монастыре. Какая-то частичка души сопротивлялась этому решению и горько плакала, но девушка изо всех сил заставляла ее молчать. Однако проклятая частичка никак не унималась, она повторяла и повторяла: «Лек… Лек… Лек…» Но Элиа представляла себе долговязого парнишку мертвым, из-за нее мертвым, и душа в ужасе замирала. Нет, больше Элиа ар Сарах не станет причиной чьей-либо смерти. Хватит. Наигралась чужими жизнями. Вдоволь.

Девушка нервно передернула плечами, по коже пробежал мороз. После бала в поместье высокого лорда ар Инвата она не выходила из дому больше десяти дней. Кто-то долго стучал в дверь и окна, звал ее, но Элиа не обращала на это никакого внимания, продолжая мертво сидеть в старом отцовском кресле. Она вспоминала и анализировала собственные поступки, переоценивала свою жизнь, с каждым моментом все больше убеждаясь, что Ланиг ар Вортон полностью прав, что она несет в мир только зло. Слова повесившегося по ее вине северянина бились в голове, заставляя девушку задыхаться от боли и ужаса. Как она могла быть такой бесчувственной, такой жестокой, такой подлой? Все десять дней Элиа ничего не ела, просто не хотелось, и превратилась за это время в тень самой себя.

– Зачем я нужна?.. – шептали иногда потрескавшиеся губы. – Кому я нужна? Кому я хоть что-нибудь хорошее сделала? Никому ведь… Неужели я не видела, что человек на грани? Зачем над ним издевалась? Почему делала вид, что он мне нравится, и тут же презрительно отсылала прочь? Почему сразу не сказала, что он мне не нужен? Какая же я тварь, Единый…

Совесть выкручивала душу Элиа подобно половой тряпке, она вспоминала каждого своего поклонника, каждого, кого доводила своими капризами до исступления, и корчилась теперь сама. Девушка даже подумывала о самоубийстве, привязала было к крюку от снятой люстры петлю, но уже встав на табурет внезапно поняла, что ничего этим не искупит. Что только усугубит свою вину перед Единым и людьми. И что остается? А только монастырь, больше ничего. Все оставшиеся годы нужно будет провести, помогая другим, всем, кому только возможно. Может, тогда Создатель ее простит. Может, тогда она сама простит себя. Еще несколько дней ушло, чтобы вынести самой себе окончательный и безоговорочный приговор. Какая-то часть души Элиа умирала, что-то иное рождалось вместо нее, что-то пока еще непонятное. Девушка все так же не могла есть, ее тошнило, толька изредка пила воду, слабея с каждым днем все больше и больше. Поняв, что так продолжаться не может, она решилась пойти в церковь и исповедаться. Рассказать обо всем, что мучило ее. Святой отец должен понять, он ведь поставлен Единым для исцеления человеческих душ. Может, исповедник что-нибудь посоветует.

Элиа нашла бабушкино еще траурное платье и надела его, стремясь выглядеть как можно более уродливой. В голове царила какая-то звенящая легкость, тело, правда, слушалось с трудом, ноги заплетались от слабости. Идти пришлось очень осторожно и медленно, чтобы не упасть. Девушка после каждой сотни шагов останавливалась отдохнуть. Наконец, впереди показалась церковь при епископате. Она выглядела довольно скромно, никаких архитектурных излишеств, простое кубическое здание из белого камня с косым крестом на крыше. Элиа с трудом поднялась по лестнице и опустила несколько монет в кружку для пожертвований при входе. Потом резко выдохнула, как перед прыжком в холодную воду, и вошла.

– Здравствуй, дочь моя! – подошел к ней дородный монах.

– Мне нужно исповедоваться, святой отец… – едва слышно прошелестела девушка. – На мне страшный грех, я человека до самоубийства довела. И не одного…

– Смертный грех! – сокрушенно покачал головой монах. – Следуй за мной, дочь моя, я отведу тебя в исповедальню.

Элиа пошла за ним, держась рукой за стены, ноги подкашивались. Она почти ничего не видела вокруг. Слава Единому, идти пришлось недолго, иначе она упала бы. Девушка облегченно присела на стульчик перед занавеской. Хорошо придумано! Не видя лица исповедника куда проще открыть душу. Сидеть было очень неудобно, острый запах ладана вызывал тошноту, перед глазами все плыло. Она смотрела на истоптанный до зеркального блеска каменный пол и ежилась, пытаясь представить себе сколько тысяч людей за прошедшие сотни лет сидело на этом неудобном стульчике в волнении. Вскоре занавеска шевельнулась, и хорошо поставленный, звучный бас спросил: