Мир исчезает, бросив меня в бездну невыразимой, невыносимой боли.

Потом исчезает и она.

Мрак.

За кустами полыхнуло. Через секунду Лакун ощутил порыв злого ветра, хоть вокруг царил штиль. Одновременно грохнуло, будто рядом ударила молния. Но не было никакой грозы.

Потом рывок. Телега дернулась, хрым едва не слетел на землю. Раздался треск. Едва различимая тень, черное на черном, метнулась в самое сердце владений Веруна, прокладывая дорогу лаем. Волкодав глея выломал доску из повозки, к которой был привязан. Брехня сменилась жалобным визгом.

У Лакуна сердце оборвалось. С глеем всего два месяца прожили, лучших два месяца. Железные снасти дал для работы на земле. Показал как сеять, как сажать. Старый глей выгреб амбары, продавая зерно за серебро, нанимал воинов. Сажать, считай, нечего было. Не говоря о том, чтобы дожить до нового урожая. Новый глей и на посев ссудил, и в запас – чтобы хлеб печь, пока не уродит… В долг, но сам же сделал так, что выращенное и собранное наверняка позволит рассчитаться с ним, и хрымам до следующего года хватит.

Трава выросла, глей показал, как ее косить. Теперь можно скот держать в зиму, не резать. В прошлом оставляли мизер, только на развод. Сейчас не только на День Схождения Моуи и Зимнее Равноденствие – каждую декаду хрымы будут иметь мясо в горшочке и кружку пива. Раньше и не слыхивали о таком!

Сейчас с глеем что-то стряслось. Погибнет – беда. Глейство купит другой, обычный. Из тех, что только знает соки высасывать из людей.

Лакун спустил ноги с телеги. Сделал шаг к зарослям.

– Стой! – Нил схватил его за плечо. – Верун не простит. Верьи душу выпьют.

Ругая себя за трусость, Лакун стоял, вглядываясь в тьму. Оттуда по-прежнему доносился протяжный собачий вой…

Мюи подскочила с ложа. Сна как не бывало. Отчетливо билась единственная мысль: с Гошем что-то случилось. Возможно – непоправимое.

С возвращения из Кираха жила только ожиданием новой встречи. А тот не спешил. Прислал с хрымом записку: хорошо, мол. Скоро все будет совсем хорошо…

Что – хорошо?! Тем более, читать Мюи не умела, Гош знает. И он не умеет писать. Значит, кто-то другой писал, а здесь она услышала послание благодаря приходскому пастырю. То есть через цепочку людей. Совсем не то, чтоб говорить вдвоем, и он держит ее за руку, она не отдергивает…

Последние мысли она додумывала, уже подвязывая штаны для верховой езды. Косы не стала заплетать – собрала волосы в хвост, не до красоты. Сбежала во двор, сама оседлала кхара.

Когда доложили Клаю, что его единственная дочь, с которой не сводили глаз, одна-одинешенька умчалась в ночь, тот взревел как раненый пырх. Не иначе – колдовство. Приворожил ее степной колдун, понеслась она навстречу неизвестности, позору и смерти!

Поднимать всю дружину он не стал. Только Фалька. Помчались вслед. Если правда степняк приворожил – кратчайшая дорога к степи через город ведет, мимо рощи Веруна. Если не туда скачет, то… один Моуи знает, где ее искать.

Мне снился странный сон. Размытый, неотчетливый. Будто из Дубков провалился я в волшебный мир, там сдружился с местным божком, заимел свой замок, стал боярином…

Чушь какая-то.

Сон досмотреть не дали. Кто-то принялся тереть мое лицо мокрой теплой салфеткой. Потом салфетка долго и жалобно взвыла.

Я открыл глаза.

Темно. Ночь, в небе редкие звезды. А луна куда делась?

Откуда-то сбоку раздался ворчливый голос, выводивший весьма неблагозвучные слова: хрым-дрым-брым. Удивительно, я понял их все.

– Вставай, лежебока. И убери своего чертового кобеля. Он нагадил под куст. И задними лапами как дал! Весь дерн сорвал.

Ну – ясно. Местный бог над людьми властен, над животными – нет. Потому не велит вести в рощу.

Я сел на землю, но усидеть не получилось. Мощнейший толчок лапами опрокинул меня навзничь, жалобный скулеж сменился на радостный лай.

– Бобик, свали!

Твою мать… Бобик – это каросский волкодав, щенок около трех месяцев, уже сейчас ростом куда больше взрослой немецкой овчарки. Занудный божок зовется Верун. А я – Гош, глей Кираха по последней должности и самогонщик по профессии и призванию.

Значит, это был не сон.

Если правильно помню, у меня где-то имелось ручное привидение.

– Биб?

– Ха… хаз… хозяин…

Как он слаб! Что удивляться, я почти умер. Дух вместе со мной.

Спасаясь от неумеренных собачьих ласк, перевернулся и стал на колени. Оперся о холку Боба, вцепившись в шерсть. Собакин вдруг понял, что требуется, и замер неподвижно. Наверно – чуть ли не в первый раз на моей памяти.

– Пошли, пес. Нельзя гадить в священной роще. Даже кровью.

Хватило меня ненадолго. Я рухнул от бессилия в считанных шагах от дороги.

– Глей! – голос Лакуна.

– Тут я. Живой. Только отдохну. Возьми собаку.

Черный силуэт двинул навстречу, но замер на границе рощи.

– Верьи…

– Их нет. Бобик – вперед. К Лакуну.

Мохнатое тело шумно повалились рядом. Что-то тяжелое опустилось на бедро. Пощупал – квадратная собачья башка с коротко обрезанными ушами. Он решил охранять, наплевав на мнение и людей, и бога.

Ладно, пока валяюсь – разберусь.

– Биб? Говорить можешь?

– Да, хозяин. Нам туго пришлось.

– Что произошло?

– Я заметил странное. Как ты говорил. Тонкая нить поперек сарая. Я сказал, но не успел. Ты шагнул и порвал эту нить. Вспыхнуло, ударило сильно. Тебе выбило глаза, посекло лицо. И выбросило через проход в Мульд.

– Занятно рассказываешь. Дальше.

– Ты был почти мертв. К тебе прорвался Боб. Начал скулить, лаять, рыть лапами землю. Сломал куст. Создатель не стерпел.

– А сам он выгнать собаку не мог?

– Власть его не распространяется на животных. А ни один из хрымов не согласился бы зайти в рощу ночью. Тем более – после взрыва. Если Верун приказал бы – или убежали бы, или умерли на месте от страха.

– Храбрецы. Мать их… А Создатель?

– Выхода у него не было. Залечил тебя и оживил.

– Чтоб только оттащил собаку?!

– Не знаю. Меня спасал, я же его творение. Всего не знаю. Придешь с угощением – расспросишь. Хозяин! Позволь совет. Надо поспать час или два. Прямо тут.

Сложив руки на пузе и на собачьей башке, я обнаружил, что потерял ППС. В сарае или уже здесь, после прохода.

Сегодня Рэмбо из меня не удался. Ладно, закрою глаза на минуту и тотчас открою.

Открыл.

Оказывается, совсем рассвело. Минутка длилась часов шесть. Хрымы и воины сидели на телегах. Завтракаете, дети пырха, а ваш хозяин лежит и голодает?

Я вскочил. Слабость как рукой сняло. Только жрать хотелось – готов у Бобика отобрать и сгрызть мясную кость.

Впрочем, он тоже голодал. Сидел неотлучно при мне и истекал слюной, чуя запах жратвы. А ведь только щенок!

– Идем!

Он радостно пометил куст на краю священной рощи и метнулся к телегам. Хрымы мигом бросили есть и развязали мешок с щенячьим кормом. Это пять-шесть либ в сутки, больше двух кило чистого мяса. Плюс кости. А что вы хотели? Малыш растет.

Мне толком поесть не дали. Из-за поворота донесся частый стук копыт кхара. Гнали его, словно желали загнать насмерть.

Над головой бедного быка мелькнула голова поменьше – огненно рыжая. С клыками, но хотя бы не с бивнями.

Я едва успел крикнуть:

– Мюи! Стой! Это мы.

Верховая амазонка уже подняла арбалет с наложенной стрелой. А усилие у него, напоминаю, – убийственное, запрещенное в Российской Федерации. Здесь не Россия, но умирать второй раз за шесть часов обидно.

Драгоценный арбалет хлопнулся в траву. Наездница слетела с замученного кхара и бросилась ко мне с объятиями. Трапезу пришлось прервать, но – ни разу не жалею.

Клыки, украшенные серебряными наконечниками, немного царапаются при поцелуе. Это тоже ничего. Но потом компас чувств развернулся на 180 градусов.