Теол Беддикт поглядел на Багга и понял, что слуга поворачивается кругом, будучи не с силах оторвать глаз от здоровенного Тартенала с варварским каменным мечом. Идущая по бокам гиганта стража выглядела достаточно испуганной. – Ну, – сказал Теол, – это тебе не Аблала Сани, верно?

Багг, кажется, даже не услышал его.

– О, ну и продолжай дурить. Я поговорю с другим. Как ты его назвал? О да, с Джагом. Любой, кто не морщится от хватки того Тартенала – либо лишен мозгов, либо – ох, что за неприятная мысль! – еще страшнее Тартенала. Может быть, сейчас стоит засомневаться, внимательно вслушаться в совет верного лакея… Нет? Как хочешь. Пожалуйста, не стой как человек, у которого сердце провалилось ниже печенки или какого другого органа, мне неизвестного. А? Ну, тогда стой.

Теол двинулся к Джагу. Второй дикарь, которого поверг в бессознательное состояние кулак Тартенала – именно этого Тартенала искал Аблала во Дворе Побед – уже сел, очумело оглядываясь. Кровь еще текла из умело свороченного носа. Женщина – как снова убедился Теол, вполне себе привлекательная – говорила с татуированным гигантом; в десятке шагов стоял еще один иноземец, с каким-то обожанием взиравший то ли на нее, то ли на Джага.

В-общем, сценарий интересный, решил Теол. Достаточно интересный, чтобы влезть в него в свойственной ему чарующей манере. Итак, он приблизился, раскинул руки и воскликнул: – Думаю, настало время получше познакомиться с нашим чудесным городом. – Тут одеяло скользнуло к его ногам.

К сожалению, Багг пропустил восхитительный миг представления хозяина: его глаза как прикипели к Тоблакаю, он шел за ним, шаг за шагом – а воин с эскортом шествовал ко Двору Побед. Ох, с какой бессознательной иронией наименовали его простодушные чиновники! Впереди уже виднелась стена двора… когда все надежды на возвращение были быстро и неожиданно уничтожены. Ибо улица была запружена народом.

Иссохшие, покрытые экскрементами, почти нагие тела в язвах и ссадинах. Они стояли поперек улицы, словно брошенные дети, забытые и никому не нужные. Они моргали, щурились на полуденное солнце. Тут были сотни мерзких на вид созданий.

Стражники Тоблакая встали перед неожиданным препятствием; Багг заметил, как первый отпрянул, словно атакованный вонью, повернулся и заспорил с товарищами. Их «пленник» просто заревел на толпу, приказывая очистить путь, а потом пошагал вперед, расталкивая всех.

Сделав около двадцати шагов, он тоже вынужден был остановиться. Плечи и голова возвышались над скопищем; он сверкнул глазами и крикнул на грубом малазанском: – Я знаю вас! Вы были рабами на острове Сепик. Слушайте меня!

Лица обернулись к нему. Толпа пошевелилась, формируя неровный круг.

Они слушали. Они отчаянно желали его услышать.

– Я, Карса Орлонг, я отвечу им! Клянусь. Ваш род отринул вас. Вас выбросили. Живые или мертвые – вы не интересны никому в здешней проклятой земле! Мне нет дела до вашей судьбы! А вот ради мести за свершенное над вами я готов на все! Теперь дайте дорогу. Ваши цепи сброшены. Идите, чтобы снова не оказаться в цепях! – Сказав так, воитель – Тоблакай двинулся к главному входу двора.

«Думаю, не совсем это они хотели услышать. Не сейчас, во всяком случае. Но подозреваю – впоследствии они припомнят сказанное.

Нет, здесь и сейчас требуется другой тип лидерства».

Стража отступила, отыскивая более легкий путь.

То же самое делали и зеваки – горожане. Никто не пожелал вникнуть в происходящее.

Багг заставил себя сдвинуться с места. Потянулся за своей силой. Она сопротивлялась недостойному использованию. «Проклятие моим поклонникам, кто бы и где бы они ни были! Я проложу собственный путь! Сила, свободная от сочувствия, холодная как море, темная в глубинах. Я проложу путь».

– Закройте глаза, – сказал он толпе. Слова были не громче шепота, но все расслышали их. Слова твердо и неотразимо вонзились в их рассудок.Закройте глаза.

Они закрыли. Мужчины, женщины, дети. Все встали неподвижно. Веки плотно зажмурены, дыхание затаено – внезапная тревога, может, даже и страх – но Багг подозревал, что этот народ перешел пределы страха. Они ждали, что же будет. И не шевелились.

«Я проложу путь». – Слушайте меня. Есть безопасное место. Далеко отсюда. Я пошлю вас туда. Сейчас. Там вас встретят друзья. Они свершат исцеление. У вас будет достаточно еды, одежды, будет крыша над головой. Когда земля содрогнется под ногами – откройте глаза. Узрите новый дом.

Море не прощает. Его сила – голод и кипящая ярость. Море воюет с берегом, с самим небом. Море никого не оплакивает.

Баггу было все равно.

Как бывает со всяким затоном, неподвижно залегшим под горячим солнцем, его кровь… разогрелась. Самый малый затон – обещание океана, множества океанов – вся сила их может удерживаться в единой капле воды. Таков Денаэт Рузен, таков Рюз, садок, в коем рождена жизнь. «Там, в обещании самой жизни, я найду то, что искал.

Сочувствие.

Теплоту души».

И сила пришла бурлящим потоком. Гневная, о да – но верная. Вода так давно познала жизнь, что забыла о своей чистоте. Сила и дар стали едины и сдались своему богу.

И он отослал их.

Багг открыл глаза, увидел пустую улицу.

Оказавшись в своей комнате, Карса Орлонг снял перевязь с плеча, взял меч в руки. Он смотрел на длинный стол, на котором неярко горела лампа. Затем Тоблакай положил оружие и ножны. Надолго застыл.

Многое нужно обдумать. Тяжелая накипь и пена поднялись из глубин души. Рабы. Выброшенные. Их жизни ничего не стоят. И Эдур и летерийцы оказались бессердечными трусами. Они охотно отворачиваются, чтобы не видеть цену своего равнодушия. Они рады разорвать узы дружбы, если это будет выгодно.

Они еще смеют звать его варваром!

Пусть так. Главное – увидели различие.

Пользуясь умением дикаря верно видеть добро и зло, он сумеет восстановить в памяти всю сцену – лица голодающих, их блестящие глаза. Они будут сиять так ярко, что он ощутит ожоги взглядов. Когда бросит вызов императору Рулада. Когда потом бросит вызов всякому летерийцу и всякому Эдур, дерзнувшему встать на его пути.

Он клянется в этом. Да узрят все.

Холодная мысль держала его еще несколько мгновений. Затем пришел иной образ – Икария, того, чье прозвище Хищник жизней.

Он едва не свернул Джагу шею.

Но увидел на землистом лице… что-то. И пришло понимание.

Он поддался бы Карсе. Он дал слово, и Карса знал: это слово нерушимо.

В Джаге есть джагутская кровь. Об этом Карса мало что знает. Отец или мать – из Джагутов. Но другой родитель… Мать или отец. Что же, он достаточно хорошо разглядел лицо Икария, чтобы понять. Чтобы ощутить шепот родной крови.

Крови Тоблакаев.

Канцлер Трайбан Гнол вернулся в роскошную контору и с нехарактерной для него медлительностью сел в кресло. Перед ним стоял покрытый пылью, потом и засохшей кровью солдат. Весьма кстати вернувшийся из подземелий Сиррюн Канар сторожко следил за солдатом, встав справа.

Гнол отвернулся от утомленного вестника. Потом он позовет рабов – чистильщиков, чтобы вымыли пол на том месте, где стоит этот, чтобы наполнили воздух ароматом соснового масла. Глядя на лежащую на столе лакированную коробочку, он спросил: – Сколько с тобой приехало, капрал?

– Трое и один Эдур, господин.

Трайбан Гнол резко поднял голову. – Где он сейчас?

– Умер на третьей ступени главного входа в Резиденцию, господин.

– Неужели? Умер?

– Он был тяжело ранен, господин. Я узнал достаточно, чтобы помешать целителям приблизиться к нему. Когда он зашатался, я подошел ближе и провернул стрелу в спине, потом вдавил глубже. От боли он потерял сознание; я подхватил его, опустил на землю. Пережав пальцем большую артерию на шее. Я сумел продержать ее в течение тридцати ударов сердца. Эдур не мог пережить этого.