– Выдай ему еду и вино, потом отошли восвояси, – прорычала великанша. – Я уже на пути к решению, ты, жалкий щенок.

Брутен Трана уже заметил на плитах перед Килмандарос россыпь покрытых мелкой резьбой косточек. Казалось, они лежат в беспорядке – безделушки, просыпавшиеся из чьей-то сумы – но Килмандарос хмурилась, созерцая их с сердитой сосредоточенностью.

– Решение, – повторила она.

– Как волнующе, – отозвался Костяшки, доставший откуда-то третий кубок и успевший налить янтарного вина. – Тогда всё или ничего?

– О да, как же иначе? Но ты уже задолжал мне сокровища сотни империй, милый Сетч…

– Костяшки, любовь моя.

– Милый Костяшки.

– Уверен, что это ты мне должна, Мама.

– Мой долг проживает последнее мгновение, – ответила она, потирая громадные руки. – Так близко. Ты был дураком, предложив всё или ничего.

– Ах, это моя слабость, – сказал Костяшки, подходя к Брутену Тране и передавая кубок. Подмигнул, глядя прямо в глаза. – Зерна спешат в реку. Поторопись с решением.

По возвышению ударил кулак.

– Не нервируй меня!

Эхо удара затихло очень нескоро.

Килмандарос склонилась еще сильнее, сверкнула глазами на россыпь костей: – Схема, – шепнула она. – Да, почти готова. Почти…

– Я великодушен, – сказал Костяшки. – Успокою зерна на время. Мы сможем подобающе принять гостя.

Великанша подняла голову. Лицо стало хитрым. – Великолепная идея, Костяшки. Сделай так!

Жест – и мерцающий свет стал ровным. Все как будто бы оставалось прежним… но Брутен Трана в глубине души понял, что зерна, о которых говорит Костяшки – это время, бег времени, его вечное движение. Он только что мановением руки остановил время.

По крайней мере, в комнате. Не везде, конечно же. Хотя…

Килмандарос с довольной ухмылкой распрямила спину и уставилась на Трану. – Вижу, – сказала она. – Дом знает будущее.

– Мы лишь мгновенные мысли Азата, – ответил Костяшки. – Но, хотя наше бренное существование можно метко описать словом «иллюзия», у каждого есть своя роль.

– Некоторые, – как-то рассеянно произнесла Килмандарос, – оказываются более полезными, чем другие. Этот Эдур… – она взмахнула покрытой шрамами ручищей, – имеет весьма малую ценность. Как ни суди.

– Азат видит в каждом то, чего не видим мы сами. Возможно, Мама, он видит всех.

Женщина горько хмыкнула: – Думаешь, дом отпустит меня по доброй воле? Ты наивен, Костяшки. Но даже Азат не удержит меня навечно.

– Необычно уже то, что он вообще смог задержать тебя.

Брутен Трана понял, что этот разговор течет по накатанной колее, что он поднимался уже не раз.

– Этого не случилось бы, – прошептала Килмандарос, – если бы он не предал меня…

– Ах, Мама. Я не питаю особой любви к Аномандеру Пурейку, но будем честными. Он не предавал тебя. На самом деле это ты напала на него со спины…

– Предупреждая его предательство!

– Аномандер не нарушает слова, Мама. Никогда не нарушал и никогда не нарушит.

– Расскажи это Оссерку…

– Еще один «предупреждатель» якобы неминуемого предательства.

– А Драконус?

– Он тут при чем, Мама?

Килмандарос пророкотала что-то столь низким голосом, что Брутен Трана не разобрал слов.

Костяшки сменил тему: – Наш гость Тисте Эдур ищет место Имен.

Трана вздрогнул. «Да! Правильно!» Истина, о которой он и не подозревал до сего мига, до спокойных слов Костяшек. Место Имен. Имен богов.

– Это будет нелегко, – взволновалась Килмандарос. Ее взор то и дело возвращался к россыпи костей. – Он должен помнить дом. Путь – каждый шаг – он должен помнить дом, или он заблудится навеки. Будет блуждать вместе с именами давно забытых богов.

– Его дух силен, – возразил Костяшки. Он встретил взгляд Траны, улыбнулся: – Твой дух силен. Прости меня – мы часто забываем о внешнем мире, даже когда мир вторгается к нам. Как редко такое случается…

Тисте Эдур пожал плечами. Голова кружилась. Место Имен… – Что я найду там?

– Он уже забывает, – буркнула Килмандарос.

– Путь, – отвечал Костяшки. – И больше чем путь. Когда все закончится – для тебя в том месте – ты должен вспомнить путь, Брутен Трана, и пройти по нему без крохи сомнения.

– Но, Костяшки, я всю свою жизнь иду и сомневаюсь – честно говоря, тут не «кроха», а…

– Удивительно, – бросила Килмандарос, – для потомка Скабандари.

– Я должен отпустить зерна, – внезапно заявил Костяшки. – В реку. Схема – она вновь призывает тебя, Мама…

Она выругалась на неведомом языке и скривилась, глядя на кости. – Я почти… почти… вот, так близко, что…

В комнате раздался звон колокольчика.

Кулак снова ударил по помосту; на этот раз эхо не затихло вовсе.

Уловив незаметный знак Костяшек, Трана осушил кубок и поставил его на мраморную столешницу.

«Пора уходить».

Костяшки вывел Трану в коридор. Тисте Эдур метнул последний взгляд в просторную комнату: Килмандарос уперлась руками в бедра и смотрела ему вслед. Тусклый блеск глаз – словно это две звезды, одиноко умирающие на небесной тверди. Трану окатил холод, пронизавший глубины души. Он с трудом оторвал взор и прошел за сыном Килмандарос к выходу.

На пороге помедлил, взглянув ему в лицо: – Та игра, в которую она играет… скажи, схема действительно существует?

Брови взлетели высоко: – В бросках костей? Черт меня подери, если знаю. – Он вдруг улыбнулся. – Наш род… ох, как мы любим схемы!

– Даже несуществующие?

– Они не существуют? – Улыбка стала плутовской. – Иди, Брутен Трана, и помни путь. Всегда помни путь.

Эдур спустился на дорожку. – Я буду, – пробурчал он. – Главное – найти его.

Сделав сорок шагов, он оглянулся на дом: ничего, кроме вихрей ила в беспорядочных течениях.

«Исчез. Как будто мне померещилось всё это.

Но меня же предупреждали? Что-то про путь.

Помнить…»

Он снова потерялся. Воспоминания улетели, ухваченные безжалостным током воды.

Он повернулся кругом и неуверенно двинулся – шаг за шагом – к чему-то, чего не мог ни вспомнить, ни даже вообразить. Так кончается жизнь? В эдаком безнадежном поиске, вечном квесте ради потерянной мечты?

«Помнить путь. О, Отец Тень, помнить… что-то. Хоть что-то».

На месте громадных глыб льда ныне выросли молодые деревца. Ольхи, осины, кизилы неровной опушкой окружили развалины города мекросов. За рощицей простирается поросшая травой долина; впившиеся в почву бородачи – чертополохи и улыбчивые красные маки, словно мантией, покрыли курганы, место упокоения тысяч людей.

Обломки плавучего города еще виднеются тут и там – массивные деревянные балки, торчащие прямо или покосившиеся, упавшие, рассыпавшиеся трухой по рытвинам бывших улиц. Сорняки и кусты проросли по всем обширным руинам; полевые цветы украсили кости старых зданий.

Он стоял, покачиваясь, на упавшей мраморной колонне. Отсюда открывается хороший вид: город простерся слева, неровная линия зеленых деревьев и курганы – справа от него. Однако его блестящие янтарем глаза не отрывались от каких-то точек на горизонте. Уголки широкого рта привычно опускались вниз, контрастируя с веселым блеском глаз (унаследованных от матери, как ему говорили). Но печальный дар отца – уста, не умеющие улыбаться – делал выражение лица совсем несхожим с яростным лицом матери.

Его второй отец. Настоящий отец. Кровная связь. Тот, что посетил его на седьмой неделе жизни. Пока человек по имени Арак Элалле воспитывал его на Мекросе, где-то жил второй – незнакомец, приходивший в компании светловолосой ведьмы. Он отдал семя Менандоре, матери Рада Элалле. Няньки – Имассы не утаили от него этих истин; и о, как же злилась на них впоследствии Менандора!

«Я взяла от Удинааса все, что требовалось! Оставила шелуху, ничего больше. Он больше никого не зачнёт. Шелуха! Бесполезный человечек. Забудь его, сынок. Он никто».