– Мы поедем к летерийцам? Вождь Войны, не ты ли миг назад насмехался над семью воинами, желающими воевать с ними? А теперь…

– Война придет позже. Ты сам сказал, нужны стада. Чтобы купить услуги воинов. – Он помолчал, остановился, оглянулся на бредущего следом юнца. – Где летерийцы берут животных?

– В Овл’дане. У нас!

– Да. Они крадут их. Мы должны вернуть украденное.

– Впятером, Вождь Войны?

– Еще один пес. И мои защитники.

– Что за защитники?

Красная Маска продолжил движение. – Тебе не хватает почтительности, Месарч. Думаю, сегодня ты переживешь ночь смерти.

– Старые пути бесполезны! Не буду!

Кулак Красной Маски мелькнул размытым пятном – вряд ли Месарч вообще заметил его в полумраке – и крепко приложился к челюсти юноши. Тот упал на спину. Красная Маска склонился, схватил кожу куртки и поволок бесчувственного Месарча в лагерь.

Когда юнец очнется – обнаружит себя в гробу под слоем земли и камней толщиной в сажень. Увы, придется обойтись без всех точно продуманных ритуалов, подготавливающих к погребению. Но ведь Месарч распустился, выказал полнейшее отсутствие уважения – и дар милосердия, которым по сути являются все приготовительные ритуалы, ему не выпадет.

Да, суровый урок. Но чтобы стать взрослым, нужно выучить и такие уроки.

Он подозревал, что ради приведения к покорности придется врезать и остальным. Впереди долгая ночь.

«Для всех нас».

Он подозревал, что старухам племени неразбериха придется по вкусу. Уж всяко лучше заупокойного воя.

Последний ярус похороненного города казался самым интересным, по крайней мере на вкус Удинааса. Ему надоели перебранки, ставшие для группы беглецов настоящей чумой; ему надоели трения, в особенности вражда с Фиром Сенгаром. Бывший раб понимал, что Тисте Эдур желает его убить; что же до деталей бегства от Рулада – доказывающих, что Удинаас был лишен свободы выбора и стал жертвой, как и сам брат Фира – все детали Фира не волновали. Смягчающие обстоятельства не уменьшали его озлобления, его жестких критериев добра и зла (которые, впрочем, не касались его собственных дел). Разве сам Фир не бежал от Рулада, причем вполне добровольно?

Удинаас, вернувшись в сознание, должен был поспешить назад к Императору.

Зачем? Подвергнуться страшной казни от руки Рулада? «Да, мы стали почти друзьями, я и он – насколько такое вообще возможно между рабом и господином, ибо господин вечно считает себя благороднее и достойнее раба – но я не выбирал места рядом с безумцем и роли того, кто станет удерживать его на краю узкого моста душевного здравия. Рулад при каждом шаге желал прыгнуть с того моста. Нет, он сам совершил то, что совершил. Явив Руладу одну щепотку милосердия, я сделал для него больше, чем вся родня – мать, отец, братья. Нет, больше, чем все Тисте Эдур. Разве удивительно, Фир Сенгар, что ты не знаешь счастья? Все вы кривые ветки с одного больного ствола».

Разумеется, спорить не имело смысла. Одна Серен Педак могла бы понять, даже согласиться со словами Удинааса, но она не желает стать частью их группы. Она держится за роль аквитора, следопыта, знатока содержащихся в ее голове, ревниво охраняемых карт. Ей нравится иметь выбор; хуже того, ей нравится быть безответственной.

Аквитор – странная женщина. Всегда отстраненная. Не имеет друзей… но носит эдурский меч. Меч Тралла Сенгара. Чашка говорит, он передал его в ее руки. Понимает ли она смысл такого поступка? Должна. Тралл Сенгар потом вернулся к Руладу. Наверное, единственный из братьев, которому было дело до младшего. Где он сейчас. Убит, наверное.

Свежий, прохладный воздух ночи тек по широкому проходу, бормотал в дверных проемах, расположенных по обеим сторонам через каждые десять шагов. Они приближались к поверхности где-то в верхней части перевала – но на какой стороне окажется форт с гарнизоном? Если перед ними – мечи Сильхаса Руина будут петь долго и громко. Мертвые валялись грудами по следу белокожего, красноглазого кошмара, и погибали они напрасно. Едва бросив взгляд на добычу, загонщики прощались с жизнью, но приходили все новые. Какой в этом смысл?

Смешно. Как эти мозаичные полы, эти мерцающие армии. Изображения сцепившихся в битве воинов – ящеров, длинные хвосты против коротких. Насколько он видел, длиннохвостые по преимуществу изображались умирающими. Нелепая битва под их ногами выплескивалась и в комнаты – каждая, кажется, посвящена героической гибели очередного чемпиона – Мерзостных Кэл, Навр’хуков, Адатов и Матрон, как объяснял Сильхас. Он, обернувшись в колдовской свет, изучал каждую из боковых комнат, но весьма поверхностно и равнодушно. Удинаас достаточно понимал в этих разноцветных картинках, чтобы увидеть войну на взаимное уничтожение: за каждой сценой побед Короткохвостых следовало изображение магических ударов Матрон. Победители не побеждают, ибо побежденные отказываются считать себя побежденными. Безумная бойня.

Серен Педак шла во главе, на двадцать шагов впереди; Удинаас увидел, как она внезапно замерла и присела на корточки, опершись о пол одной рукой. Воздух нес ароматы суглинков, свежих опилок. Устье тоннеля оказалось узким, наполовину заваленным кусками базальта – прежде бывшими аркой – и за ним начиналась тьма.

Серен махнула им рукой. – Я разведаю путь, – шепнула она, когда они собрались у самого выхода из пещер. – Кто-нибудь тоже заметил, что в последнем коридоре не было грибов? И пол чистый.

– Есть звуки за пределами слышимости ваших ушей, – ответил Сильхас Руин. – Поток воздуха проведен через трубы и каналы в стенах, производя звук, раздражающий насекомых, грызунов и так далее. Короткохвостые были умельцами в таких делах.

– Так это не магия? – спросила Серен Педак. – Тут никаких проклятий и чар?

– Да.

Удинаас потер лицо. Борода стала грязной, под волосами ползали какие-то твари. – Просто убедись, аквитор, что мы на нужной стороне от форта.

– Я хотела убедиться, Должник, что не разорву цепь старых чар, если переступлю порог. Порушенные камни намекали, что такое уже случалось. Или ты хотел выбежать первым?

– Зачем бы мне? Беги, находи ответы, Серен Педак; чего ты медлишь?

– Может быть, – вмешался Фир, – она ждет, пока ты замолчишь. Кажется, все мы скоро будем ждать этого. Вечно.

– Мучить тебя, Фир – единственное мое удовольствие.

– Поистине грустное заявление, – промурлыкала Серен Педак и двинулась к выходу, перескочив груду камней и пропав в ночи.

Удинаас сбросил свой тюк на грязный пол. Зашуршали сухие листья. Он присел спиной к скошенной плите, расправил ноги.

Фир на четвереньках подобрался к самому порогу.

Чашка, напевая себе под нос, побрела в ближайшую боковую комнату.

Сильхас Руин стоял, разглядывал Удинааса. – Мне любопытно, – промолвил он вскоре, – что придает жизни смысл? Скажи, летериец.

– Вот странно. Я как раз думал о том же, Тисте Анди.

– Неужели?

– Зачем бы мне лгать?

– Почему бы нет?

– Ладно, – признал Удинаас, – тут ты прав.

– Итак, ты не ответишь.

– Ты первым.

– Я не прячу свои цели.

– Месть? Ну, это хорошая мотивация – по крайней мере на время, пока ты действительно заинтересован в мести. Но давай начистоту, Сильхас Руин: если это единственная причина существовать, то причина жалкая и убогая.

– Ты же сам объявил, что живешь, чтобы мучить Фира Сенгара.

– О, он сам на себя это навлек. – Удинаас пожал плечами. – Суть вопроса в том, что мы редко осознаем смысл дела, пока не закончили это дело. А задним числом находим тысячи причин, обоснований, обезоруживающих оправданий. Смысл? Сильхас Руин, спроси о чем поинтереснее.

– Очень хорошо. Я обдумываю, как бросить вызов нашим преследователям. Хватит тихого бегства. Честно говоря, оно противно моей натуре.

Фир отвернулся от выхода, чтобы разглядеть Тисте Анди. – Ты растормошишь осиное гнездо, Сильхас Руин. Хуже того, если за силой Рулада действительно таится падший бог, ты можешь навлечь на себя участь много худшую, чем тысячелетия подземного плена.