– Я? ты с ума сошел?

– Другого пути нет.

Они услышали на улице стук сапог. Громкий голос проревел: – Эй, там? Кто прячется на улице?

Аблала сжался: – Откуда он узнал?

– Лучше бежать!

Они рванулись, как раз когда копье света ворвалось в устье улицы; под крики бросившихся следом солдат беглецы достигли ее конца.

Там Теол повернул налево.

Аблала направо.

Ночь огласилась тревожным звоном.

Ответ на молитвы оказался не таким, какого ждал Брутен Трана. Он не думал, что ответ придет через гротескное существо – Ханнана Мосага, Короля-Ведуна. Того самого мужа, что толкнул Тисте Эдур на гибельную тропу. Амбиции, алчность, измена – Брутен Трана с трудом стоял перед Мосагом, не пытаясь выдавить из него жизнь.

Однако из уродливых губ вылетела… надежда. Это кажется невозможным. Зловеще – шутовским. Мечты Брутена Траны о героическом спасении осмеяны. Рулад падет – исчезнет весь род Сенгаров – и придет Ханнан Мосаг? «Нет, придет его черед. За все преступления. Честь надо завоевывать. Я понимаю это. Так и должно быть».

Его не особенно беспокоили судьбы летерийцев. Канцлеру больше не жить. Дворец будет очищен. Истопаты будут сокрушены, их агенты убиты, а несчастные узники, чьим единственным преступлением было несогласие с методами истопатов (Брутен уверен в этом), выпущены все до единого. Нет никакого реального подстрекательства. Нет бунта. Карос Инвиктад использует обвинения, будто они не нуждаются в доказательствах, будто они разрешают ему любое обращение с обвиняемыми. Какая ирония: тем самым он порочит идею человечности, делая себя самым главным предателем.

Но не это главное. Брутену Тране не нравится этот человек; неприязни достаточно, чтобы убить мерзавца. Карос находит удовольствие в жестокости, становясь одновременно и жалким, и опасным. Если позволить ему продолжать в том же духе – возможно настоящее восстание народа Летера. Тогда канавы всех городов империи наполнятся багровой слизью. «Неважно это всё. Я не люблю его. Я годами замечаю в его глазах презрение. И больше не потерплю обиды».

Именно это больше всего сердит Брутена Трану. Ханнан Мосаг приказал немедленно отправляться на место смерти солнца. Куда-то. На запад. Нет, не на запад. Король-Ведун неправильно понял свои видения…

Внезапная мысль заставила его замедлить шаг. Вокруг уже были коридоры и комнаты подземной части Старого Дворца. Кто ответил на молитвы? Кто показал тропу? Он намекнул, что это не Увечный Бог. Отец Тень? Неужели Скабандари Кровавый Глаз вернулся к ним?

Нет, не он. Но кто?

Миг спустя Трана скривил губы, тихо выругался и продолжил спуск. «Я получил надежду – и что же делаю? Убиваю ее своими руками. Нет, я понимаю путь яснее, чем сам Мосаг.

Солнце умирает не на западе.

Под волнами. В глубинах моря.

Разве не демон моря утащил его тело? Нет, Ханнан Мосаг, ты не решишься назвать его имя. Он же не Тисте Эдур. Но он должен стать нашим спасением.

Каждый из нас несет шепот Эмурланна. Любой и каждый Тисте Эдур. Вот почему ни один раб не сумел сбежать из наших земель».

Кроме одного, как напомнил он себе. Удинааса. Но К’риснан знает, где он. Так подозревает Брутен Трана. Они всё знают, но решили ничего не делать.

«Неудивительно, что Рулад не доверяет.

Как и я».

Подойдя ближе, он смог ощутить горькую вонь магии, расслышать в ее комнате бормотание. Он понял – что-то изменилось в особе, называемой Пернатой Ведьмой, в силе, которой она наделена.

Что же – он не даст ей времени приготовиться.

Пернатая Ведьма в страхе и тревоге глядела на врывающегося в комнату воина – Эдур. Она с визгом попятилась, прижилась к стене, оседая и закрыв лицо руками.

На лице воина читалась неуклонная решимость.

Он схватил ее за волосы и поднял на ноги, потом в воздух. Боль исторгла из ее груди громкий вопль.

Другой рукой Эдур ухватил висевший на груди женщины кожаный кисет. Оторвал. Шнурок, словно удавка, врезался в шею и ухо. Она ощутила, как брызнула кровь; она подумала, что ухо почти начисто оторвано, висит на полоске кожи…

Он швырнул ее на пол. Голова с треском ударилась о каменную стену. Она распласталась, издавая тяжелые вздохи, рыдая. А также прислушиваясь – преодолевая рев крови в голове – к удаляющимся шагам.

Он забрал отрезанный палец.

Он намерен найти душу Брюса Беддикта.

Теол доковылял до единственной комнаты своего дома и шлепнулся возле очага. Он был покрыт потом, он с трудом дышал.

Багг, сидящий у стены с кружкой чая, неторопливо поднял брови: – Пострадали от иллюзии собственной компетентности. Понимаю.

– Это… это ты так сказал Аблале? Жестокий, бессердечный…

– Разумеется, наблюдение относится ко всем смертным.

– Он не так передавал!

Джанат (она тоже пила чай из выщербленной глиняной кружки) сказала: – Вся эта суматоха по городу из-за тебя, Теол?

– Теперь устроят поиски человека в одеяле, – заметил Багг.

– Ну что же,- брякнул Теол, – полагаю, таких найдется достаточно.

Ответа не прозвучало.

– Должны быть такие, – настаивал Теол. Голос звучал нервно даже для его собственного слуха. Он постарался говорить тоном более уверенным. – Всё возрастающая разница между богатством и нищетой, и так далее. Одеяла стали писком моды среди бедняков. Совершенно уверен…

Слушатели молча опустошали кружки.

Теол скривился. – Что вы такое пьете?

– Куриный чай.

– Ты имел в виду суп.

– Нет, – отозвалась Джанат. – Чай.

– Постойте! А где курицы?

– На крыше, – сказал Багг.

– Они не упадут?

– Одна или две могут. Мы регулярно проверяем. Пока что они выказывают несвойственную разумность. Уникальное явление для нашего дома.

– О да, пинать утомленного беглеца вы умеете. Беднягу Аблалу, наверное, поймали.

– Может быть. Он же планировал отвлекающий маневр.

Глаза Теола сузились. – Эти космы над ушами, Багг, нуждаются в стрижке. Джанат, ножик есть?

– Нет.

– Ты перешла на его сторону, да?

– Багг необычайно достойный человек. Теол, ты его не заслуживаешь.

– Уверяю тебя, академик, незаслуженность у нас взаимная.

– И что это значит?

– Знаете, по запаху я с полным основанием умозаключаю, что куриный чай ничем не отличается от куриной похлебки или, на худой конец, бульона.

– Семантические тонкости тебе никогда не давались, Теол Беддикт.

– Припоминаю, мне ничего не давалось. Но защищать свое прилежание буду. А также упрямую жажду искушающего знания, чистоту истинно академического… гм, вожделения… я мог бить и бить в одну точку…

– Вечный твой порок, Теол.

– … но не бил, ибо окружающие не вдохновляли на подвиги. Скажи, Багг, почему Аблала так жаждет узреть своего чистокровного Тартенала?

– Полагаю, он хочет понять, бог ли он.

– Что?

– Новый бог. Или властитель, говоря более точно: сомневаюсь, что у Тартенала имеются поклонники. Пока.

– Да уж, Тартеналы ведь поклоняются тому, что их пугает. Он просто еще один воин, обреченный умереть под мечом императора. Едва ли такое развитие сюжета вдохновит несчастного Аблалу.

На это Багг молча пожал плечами.

Теол вытер пот со лба. – Дадите мне куриного чая, не правда ли?

– С или без?

– С чем или без чего?

– Я про перья.

– Это зависит… Перья чистые?

– Уже чистые, – заверил Багг.

– Ну ладно. Не могу представить ничего более нелепого… С.

Багг потянулся к глиняной кружке. – Я знал, что могу рассчитывать на вас, хозяин.

Ее пробудил металлический лязг в коридоре.

Семар Дев села и уставилась в темноту комнаты.