После того как Барни сморило в ресторане, спать ему совсем не хотелось, и мама разрешила ему лечь попозже — в честь дня рождения.

— Это так странно: ты просто упал и уснул! — говорила она. — Думаю, надо сводить тебя к врачу. Пусть проверит, все ли с тобой в порядке.

— Все хорошо. По-моему, мне уже гораздо лучше.

Но потом, когда они с мамой сидели на диване перед телевизором, у него зачесалась кожа на руках.

— Барни, перестань. Расчешешь, будет больно, — сказала мама, переключая телевизор с полярных медведей на телевикторину.

— Я ничего не могу с собой поделать. — Он расстегнул пуговицу и закатал рукав, чтобы было удобнее чесаться. — Боже, как же чешется!

Во время этого занятия Барни увидел сначала один, потом два, потом целых три толстых черных волоса на правой руке. Они были черными как смоль, намного темнее, чем остальные коричневатые волоски у него на теле, и образовывали ровную линию чуть пониже запястья.

— Мам, посмотри, что это за волосы?

— О, дорогой, ты становишься мужчиной! Ну, ты ведь уже почти подросток, так что скоро у тебя начнут расти волосы во многих местах.

— Но они какие-то странные. Они черные. У меня никогда не росли черные волосы! И еще вчера ничего не было. Даже сегодня днем ничего не было! Я не хочу настолько быстро становиться мужчиной!

Мама не слушала. Она очень внимательно всматривалась в его лоб.

— Что такое? — удивился Барни.

— Ой, подожди, я схожу за щипчиками, — бросила она, направляясь к спальне.

Барни между тем подошел к зеркалу в коридоре, чтобы посмотреть, что не так.

Прямо по центру лба красовался еще один толстый черный волос.

— Ну вот, — сказала мама, спускаясь по лестнице. — Я нашла щипчики. Давай его выдернем. Встань-ка под лампу, мне так будет лучше видно.

Барни послушался. Запрокинув голову, он смотрел на лампочку, от которой расходились в стороны белые лучи света. С одной стороны, ему было приятно, что мама вдруг проявляет такую заботу. С другой стороны, все это его немного пугало.

— Мам, что со мной происходит?

— Ничего страшного, — заверила она его. — С телом иногда творятся странные вещи. И волосы могут появляться в самых неожиданных местах.

— Но у меня все чешется. Руки, ноги!

— Ради бога, перестань чесаться хоть на секунду, — сказала она. — Давай выдернем этот волос.

Барни послушно застыл на месте, хотя ему казалось, что он с ног до головы покрыт комариными укусами.

— Отлично, — сказала мама. — Возможно, будет чуточку больно.

Она зажала волосок щипчиками. Потянула. И еще раз потянула.

И еще раз.

Одной рукой она уперлась в лоб Барни, а другой пыталась вытащить волос. Барни сморщился от боли, глаза наполнились слезами. Мама тянула, тащила, дергала…

— Вот странно, — задумчиво протянула она. — Никак не получается!

Перед глазами у Барни промелькнула жуткая сцена. Он представил, как идет в школу, и там Гэвин поднимает его на смех, крича: «Эй, только посмотрите на этого оборотня!» — или что-нибудь еще, не менее остроумное.

Тогда мама сходила за кремом, которым она мазала себе кожу над верхней губой, чтобы избавиться от усиков. Но толку от крема не было никакого, не считая того, что вокруг волоса теперь образовался ореол ярко-красной кожи — как будто без этого он был недостаточно заметен.

Барни хотел сказать маме, что нужно что-то с этим сделать, но тут его снова со страшной силой потянуло в сон. С трудом удержавшись от того, чтобы не заснуть прямо тут, он, зевая, пробормотал: «Спокойной ночи, пойду к себе». У него мелькнула мысль о том, что стоило бы рассказать о письме, но он не смог. Не хватило храбрости. И сил.

Вместо этого он пообещал маме, что умоется и почистит зубы, и в сонном оцепенении заполз по лестнице на второй этаж. Там он шагнул к кровати (не умывшись, не почистив зубы и даже не задернув шторы), упал на матрас и, едва успев натянуть на себя одеяло, провалился в самый глубокий и самый тяжелый сон в своей жизни.

Еще не открыв глаз, Барни понял, что-то не так.

Во рту у него было сухо, как в пустыне. Сердце стучало быстро, но мягко, напоминая тихую барабанную дробь. Но это еще полбеды. Все тело стало другим. Горячим, каким-то съежившимся, словно сжатый кулак, который никак не получается раскрыть.

Сверху ощущалось что-то мягкое. Большое, тяжелое и мягкое. Когда он открыл глаза, ничего не изменилось, потому что за окном все еще была ночь. Однако он быстро начал различать очертания предметов, как будто у него откуда-то взялось ночное зрение.

Из серой темноты выступали длинные черные каплевидные тени.

«Я в пещере. В очень мягкой, уютной — и восхитительно теплой пещере».

Проснувшись окончательно, он понял, какая это нелепая мысль. Он, должно быть, просто лежит под одеялом. Но когда оно успело стать таким огромным?

Барни попытался встать, но не смог — по крайней мере, встать в привычном понимании этого слова. Он вроде бы встал, но спина его по-прежнему прижималась к уютному мягкому своду одеяла.

Он рванулся вперед, но руки и ноги его не слушались. С координацией было что-то не так. И куда делись колени? Что с ними? Казалось, все косточки в его теле за ночь перемешались, и теперь их нужно было собирать заново, как какой-нибудь пазл. Все было не на своих местах. А некоторые кусочки этого пазла были совершенно новыми. Самым ощутимым была какая-то штука, болтающаяся в нижней части спины. Эта штука изгибалась во все стороны и состояла из десяти соединенных друг с другом суставов.

«Мам», — сказал Барни, точнее, попытался. И уже без всякой надежды добавил: «Пап». Но слова не шли у него изо рта: вместо них получались непонятные звуки.

Замурованный, как в клетке, в этом незнакомом теле, он начал паниковать. Нужно было выбираться наружу, но передвигаться он мог только ползком. И тогда он пополз, упираясь конечностями в мягкий упругий пол и пригнув голову.

И оказался снаружи, в холодном утреннем свете.

Внизу простиралось огромное пространство, которое сначала показалось ему океаном. Он был на высоте, раза в три превышавшей его рост, и поэтому не сразу понял, что бесконечный синий океан внизу — это всего-навсего ковер.

Это была его кровать.

Его комната.

Но каким все стало огромным — уму непостижимо! Шкаф был размером с дом. Лампа у изголовья кровати взирала на него сверху вниз, похожая на безрукое механическое чудовище. До двери было по меньшей мере несколько миль. А школьная форма на спинке стула принадлежала не иначе как какому-то великану.

То, что он увидел следом, не лезло уже ни в какие ворота.

Его руки (или ноги — черт разберет) были полностью покрыты волосами. И куда-то делись пальцы. Он повернул голову, чтобы посмотреть на то, что болталось у него за спиной. Хвост. Закрученный в дрожащий вопросительный знак — как будто остальное его тело было вопросом, требовавшим ответа.

Невероятно.

Он по-прежнему оставался Барни. Он чувствовал себя Барни, голова его была полна воспоминаний и впечатлений Барни. Но в то же время он был уже не Барни, а кем-то совсем другим. Бред какой-то. Не может этого быть! Это просто сон, вроде того, про папу.

Он моргнул. Моргнул еще раз.

Нет. Сомнений не оставалось.

Он не спал.

Да, он не спал, и сознание его было ясным как никогда. Приходилось поверить в очевидное: поверить своим глазам, поверить черной шерсти, хвосту и подушечкам на лапах. Все это говорило об одном: хотя он заснул человеком, проснулся он — бесспорно, безошибочно, невероятно — котом.

Звуки.

Мама достает столовые приборы из кухонного ящичка. Раньше он ни за что не услышал бы это со второго этажа. Теперь же звук был таким четким, словно мама находилась с ним в одной комнате.