Митьку я узнал не сразу. За те четыре с половиной года, что мы не виделись, младший братец сильно изменился, как, впрочем, и должен был бы измениться почти к семнадцати годам мальчишка, которого я помнил двенадцатилетним.

— Отец послал тебя встретить, — после всех положенных по такому случаю приветствий и проявлений радости доложил обстановку брат, рядом с которым переминались с ноги на ногу в ожидании работы двое носильщиков. — А это у тебя что? — Митя наставил палец на оставшееся на левой щеке напоминание о поединке с Орманди. [1]

— Отметина, что в германском университете учился, — усмехнулся я. — Там такие почти всем раздают.

Пока шли к дожидающейся нас у вокзала карете, пока носильщики под бдительным надзором кучера Прохора ставили сундук на багажную полку и крепили его ремнями, Митька успел рассказать, что в честь моего возвращения сегодня дома будет целый праздник. Получил увольнительную на службе Васька, к обеду ожидаются дядя Андрей, отец Маркел, доктор Штейнгафт, старший губной пристав Шаболдин, ну и вся семья, ясное дело, уже ждет не дождется. Вспомнив о туманных намеках на тему изменений в семье, я поинтересовался у Митьки, в чем дело, но он от ответа уклонился, сказав, что скоро сам и увижу. Да уж, кажется, мне готовят какую-то приятную неожиданность…

Едва мы зашли в дом, Митька повел меня в приемную залу. Распахнув двери, брат отошел в сторону, пропуская меня вперед. Комитет по встрече, в роли коего выступила семья, был уже в сборе. Господи, как же давно я своих родных не видел!

Вперед выступил отец. Проседь в его волосах и бороде заметно увеличилась, но никаких других признаков времени я во внешности боярина Левского не обнаружил.

— Ну, здравствуй, сын! — отец обнял меня и тяжелой ладонью пару раз хлопнул по плечу. — Вырос, возмужал, вижу. Отметину университетскую тебе, смотрю, поставили, надеюсь, что ума ты там тоже набрался.

— Набрался, не без того, — радостно ответил я.

— Рада твоему возвращению, Алеша, — несмотря на прошедшие четыре с половиной года, матушка выглядела едва ли не моложе, чем при моем отъезде. Дождавшись, пока я выпущу её из объятий, она аккуратно провела пальцем по шраму на моей щеке, укоризненно покачав головой. Мне оставалось только виновато улыбнуться.

— Ну ты, Алешка, и силен! — признал Васька, померившись со мной силой при рукопожатии. А что он себе думал? Удержать Герту Штайнкирхнер, бьющуюся в судорогах наслаждения — тут поневоле натренируешься… Впрочем, и сам Васька тот еще лось стал. А уж в красном с золотом мундире Кремлевского полка смотрелся старший брат очень даже внушительно.

— Алеша-а-а! — дождавшаяся своей очереди Татьянка с радостным воплем кинулась мне на шею. Младшенькая она, конечно, младшенькая, но вполне уже увесистая. Двенадцать лет все же, не успеешь оглянуться, начнет расцветать…

Так, а вот, похоже, и то, на что мне намекали… Поставив Татьянку на пол, я увидел за ней симпатичную белокурую девчушку лет, наверное, восьми или девяти. Нет, сестрой она мне точно быть не может. А вот лицо ее почему-то показалось знакомым, только я никак не мог понять, откуда.

— Сестрица наша названая, Оленька Савельева, — представила девочку Татьянка. — Наш брат Алеша, — провела сестренка встречное представление.

Ох, ты ж… Меня аж тряхнуло. Оленька Савельева?! Аглаина дочка! Названая сестрица… Но как?!

— Мы забрали девочку из семьи, где она росла в ужасных условиях, — пояснила матушка, когда девчонок отправили к себе. — Теперь она под нашей опекой и получит у нас в семье воспитание, которое обеспечит ей удачное замужество и достойную жизнь. Мы в долгу перед ее матерью, и девочка вырастет в любви и заботе.

Мне оставалось только почтительнейшим образом поклониться.

Времени до обеда было еще немало, и я поднялся к себе в комнату. Ох, давненько я тут не был… С наслаждением смыв с себя все, что успело ко мне прилипнуть в дороге, я тщательно побрился и аккуратно подравнял отпущенные пару лет назад усы. Хм, надо же, как с дочкой Аглаи повернулось… Не ожидал, честно говоря, не ожидал. Что ж, насчет удачного замужества и достойной жизни матушка права — будет это все у Оли, еще как будет… Продолжая размышлять о неожиданных поворотах в жизни, я попытался переодеться в чистое, но столкнулся с тем, что старые вещи на меня просто не лезли. М-да, кто-то вырос, раздался в плечах и вообще на баварских харчах откормился… Положение спасли белье и одежда, которые я покупал и шил в Мюнхене и привез с собой, так что к обеду я явился семье и гостям во вполне пристойном облике.

…Снова после столь длительного перерыва увидеть дядю Андрея, отца Маркела, губного пристава (старшего губного пристава, конечно же) Шаболдина и доктора Штейнгафта я, разумеется, был очень рад. У дяди, как и у отца, прибавилось седины, разрослись серебряные нити и в бороде отца Маркела. Борис Григорьевич из-за сравнительной молодости и доктор Штейнгафт из-за рыжины сединами пока не обзавелись, хотя и заметно было, что эти четыре с лишним года просто так для них не прошли. Ну да, это я пока еще взрослею-матерею, а они-то уже стареют, кто больше, кто меньше…

Отец Маркел прочитал молитву, и мы расселись за столом. Привыкнув к весьма вольному отношению баварцев к постным дням, я вдруг сообразил, что теперь, наоборот, придется заново привыкать к русской строгости соблюдения постов. Ассортимент закусок как раз напоминал, что идет Великий пост, и привыкать я прямо сейчас и начну. Впрочем, поскольку мое возвращение после столь длительного отсутствия вполне законно претендовало на звание семейного праздника, на столе было и немного красного вина — по бокалу всем, за исключением, естественно, девчонок.

Когда после обеда подали скромный постный десерт и чай, братья раскрутили-таки меня на рассказ о моих баварских похождениях. Ясное дело, многое я в нем опустил, но и того, что можно было рассказать при матушке, девочках и отце Маркеле, с лихвой хватило, чтобы наслаждаться всеобщим вниманием. А когда доктор Штейнгафт попросил показать мои дипломы, восторженные охи-ахи не умолкали еще какое-то время, письмо же Левенгаупта произвело вообще ошеломляющее действие — даже отец с дядей многозначительно переглядывались, а тот же Рудольф Карлович минуты три только рот разевал да поправлял на носу очки.

…Гости постепенно разошлись по домам, Васька убыл на службу, и семья поделилась по интересам. Матушка, забрав Татьянку и Оленьку, поднялась к себе, Митька ушел в свою комнату готовиться к поступлению в кадетские роты Большого Стремянного полка, а мы с отцом и дядей удалились в отцовский кабинет.

[1] См. роман «Пропавшая кузина»

— Ну ты, Алексей, дал жизни, — начал дядя, едва мы уселись. — Записка твоя про имперские дела, что ты прислал, прогремела знатно.

Честно говоря, я и сам хотел поинтересоваться судьбой своей писанины, но дядя меня опередил.

— Меня государь из-за той записки дважды вызывал, — продолжал дядя. — Первый раз, когда король баварский письмо царю прислал, где всячески тебя нахваливал. И как раз из Палаты внешних сношений государю доложили про твою записку, он ее затребовал да прочитал. А второй — когда война за австрийское наследство началась, как ты и предсказывал. Все спрашивал меня, где это племянник мой ума набрался, не по годам изрядного. Так что готовься, Алексей, к вызову пред государевы очи. Тем более, осенью тебе так и так на царскую службу идти, вот, полагаю, государь самолично и определит, где тебе служить. Дела сейчас так складываются, что твоя служба для всего рода Левских будет значить немало…

— Это почему же? — в недоумении спросил я.

— В Боярской Думе у нас не все ладно, — нехотя сообщил дядя. — Миловановы голову поднимают. Вышли на Пушкиных с предложением, что товарищ думского старосты должен меньшие рода представлять, ну и гласных [1] от самих меньших родов вокруг себя собирают…