Благодаря костылям у меня появилось новое развлечение — прогулки в госпитальном дворе. Я как раз успел поймать те самые замечательные февральские денечки, когда вроде и снег лежит белый-белый, и морозный воздух можно есть ложкой, и солнышко светит именно по-зимнему, ослепительно ярко, однако же совсем не припекая, но… Остановишься, принюхаешься, а в воздухе аж висит этакая весенняя дурь, когда хочется совершать красивые и приятные глупости, когда здравый смысл сомкнутым строем лихо и с песней марширует по общеизвестному адресу, и ты стоишь или идешь, улыбаясь, и видишь вокруг такие же глуповатые и счастливые улыбки.

Господи, а ведь шесть уже лет, как я, тоже на стыке уходящей зимы и осторожно подбиравшейся весны, ожил в теле Алеши Левского! И первое мое от здешнего мира впечатление и было как раз весенним — юная и прекрасная сестра Лидия…

— Алексей Филиппович! — о, легка на помине! Лида легко догнала меня и начала излагать: — К вам посетитель, сама не видала пока, говорят, офицер! Не иначе, господин майор пришли!

Ну да, раз офицер, то Лахвостев, больше некому. Мог, правда, и подполковник Малеев прийти, но это пока вряд ли. Ему еще рано, новые инкантированные штуцеры в его батальон пока не отправлены.

Раскрасневшаяся, с сияющими синими глазами, Лида стояла передо мной в своем ужасном мешковатом платье и накинутом поверх него полушубке — изящном и красивом, совершенно не подходящем к надетому под ним мешку. Да и что мне мешок?! Уж какая она под ним, я как-то видал, пусть только в наведенном враждебной магией видении, и уж вряд ли за это время что-то там изменилось в худшую сторону. Не знаю, провоцировала меня Лида или просто была готова к любому продолжению, но когда я привлек женщину к себе и впился в ее губы долгим жадным поцелуем, она не сопротивлялась, однако и не ответила. Такое пассивное послушание охладило мой пыл, и уже скоро я Лиду отпустил.

— Пойдемте, Алексей Филиппович, — она вела себя так, будто ничего не произошло, — не будем заставлять господина майора ждать.

Ну не будем, так не будем. По крайней мере, не оттолкнула, не требовала и даже не просила прекратить, уже неплохо. Тоже, не иначе, весну почуяла, улыбалась-то так же глуповато и радостно, как и я сам…

— Алешка-а-а! — ого, а Василий-то тут откуда? — Ну давай, рассказывай, как ты, где и как тебя угораздило? О, Лида, и ты здесь?!

— Лидия Ивановна, — имя-отчество я произнес с нажимом в голосе, — в нашем госпитале старшая сестра. Начальство, стало быть. А начальство надо чтить, — назидательно закончил я представление брату Лиды в ее новом качестве. Брат от такого поворота несколько притух, но быстро вывернулся.

— Почтительнейше прошу вас, многоуважаемая Лидия Ивановна, отдать вашим подчиненным самое строгое приказание напоить усталых воинов горячим чаем, — даже поклон отвесил, шут гороховый. Да, глянул бы сейчас на нас кто-то незнакомый, что мы братья, определил бы точно, но вот кто из нас старший, наверняка не угадал бы.

Пока добрались до моей палаты, я рассказал Ваське о своем ранении, так, буквально в нескольких словах — мне-то куда интереснее было услышать новости из дома, поскольку ответа на свое письмо я пока что не получил. Но тут нашла коса на камень — Васька тоже постарался отделаться от моих вопросов короткими ответами, чтобы осталось больше времени послушать бывалого боевого офицера. Я узнал, что дома все хорошо, что отец пропадает либо на заводе, либо у дяди Андрея, что матушка активно участвует в попечительстве над ранеными, что Митька усердно постигает военную науку и дома почти не бывает, что Татьянка не менее двух часов ежедневно щиплет корпию, а Оленька ей в том старательно помогает, что отец Маркел своими проповедями призывает паству вступать в армию и ополчение, что доктор Штейнгафт как раз-таки вступил в ополчение и служит в госпитале, что мой гимназический одноклассник Мишка Селиванов тоже воюет, как и его старший брат Яков, уже отвоевавший в свое время на Кавказе. Про Шаболдина Васька ничего не знал, зато неожиданно сказал, что дядя Петр Волков тоже вернулся в армию. Ну что ж, он-то к попыткам своей жены и дочери убить меня никакого отношения не имел, и я даже порадовался, что хоть война вытащила его из добровольного затворничества, к которому он сам себя приговорил. Сейчас Василий прибыл в Усть-Невский в составе Сводной Стремянной бригады, отправленной государем на войну. Взамен мне пришлось рассказывать брату о своих военных приключениях, о поступлении в ополчение, о Парголовской битве, о награждении, о превращении штуцеров в боевые артефакты и о том, как меня ранило. Васька еще донимал меня уточняющими вопросами, так что засиделись мы с ним до полуночи почти что.

— Алеша, а шведы — они какие? — спросил Васька напоследок, когда мы оба уже порядком устали от вопросов и ответов.

— Шведы? Шведы, Вася, железные, — ответил я, и, видя, что брат меня не понял, пояснил: — Сильные, выносливые, умелые, храбрые и злые. А потому очень и очень опасные. Но бить их можно. И нужно.

Уже проводив Ваську на выход, я подумал, что с маньяком проще, чем со шведами. Он-то, в отличие от них, не железный. И бить его не надо — достаточно будет изловить…

[1] Асептика — предотвращение попадания инфекции в рану. Антисептика — борьба с инфекцией, в рану все-таки попавшей.

[2] Ланцет — небольшой обоюдоострый хирургический ножичек, предшественник скальпеля

— Что ж, Алексей Филиппович, рад вашему возвращению, — майор Лахвостев и правда выглядел довольным, хотя и не очень здоровым. Впрочем, в имеющихся обстоятельствах это было объяснимо и нормально. Однако же в данный момент его, похоже, больше интересовало мое здоровье, точнее, документальное оформление предстоящего мне увольнения от службы как раз из-за сложностей с оным. Доложив господину майору, как именно видит эту процедуру штаб-лекарь Труханов, я ждал начальственного решения, и оно практически сразу было озвучено:

— Поскольку в настоящее время именно я являюсь вашим командиром, то со мною вам и надлежит согласовать время вашего обращения к штаб-лекарю Труханову относительно заключения о невозможности продолжать службу, — официальным тоном произнес Лахвостев.

— Причем наступит это время никак не раньше, чем будет изловлен маньяк, — продолжил я за моего командира.

— Отрадно видеть такое взаимное понимание, — улыбнулся майор. — И такую веру в успех нашего дела.

— А это не вера, Семен Андреевич, — ответил я. — Это уверенность, основанная на знании и понимании порядка вещей.

— Хм, сказать по чести, Алексей Филиппович, я успел отвыкнуть от вашей манеры выражать свои мысли, — если Лахвостев и удивился, то ловко скрыл удивление одной этой фразой. — Поясните.

— Маньяк, каким бы хитрым и изворотливым он ни был, остается, во-первых, одиночкой, а, во-вторых, человеком, душевно и умственно неполноценным, — напомнил я очевидную, как я считал, истину. — Мы же, представители власти и закона, многочисленны, действуем совместно и слаженно, а главное, наши умы и души не поражены болезненными искажениями образа Божия в человеке. А порядком вещей и здравым смыслом предусмотрено, что никакая удачливость, никакое везение никогда не позволят одиночке одержать верх над организованной силой и не дадут человеку ущербному превосходства над людьми правильными.

— Сразу видно университетское образование, — Лахвостев ответил не сразу, на осмысление моих слов у него ушло минуты полторы. — Но убедиться в вашей правоте я бы предпочел самым наглядным образом — увидев пойманного маньяка.

— Убедитесь, Семен Андреевич, — заверил я своего начальника, — и убедитесь тем самым образом.

…Да, госпиталь я наконец-то покинул. Штаб-лекарь Труханов, все еше находясь под впечатлением от моей идеи с составлением историй болезни, выпустил меня, можно сказать, по высшему разряду. Мало того, что написал тот самый эпикриз, выписку, если говорить словами из прошлой жизни, так еще и сделал мне ценный и полезный подарок, подрядив умельца из приписанных к госпиталю нестроевых изготовить для меня трость. Трость, сделанная не знаю даже из какого дерева, вышла удобной, красивой и даже на вид прочной, правда, не шибко легкой. Ну да и ладно, мне ж опираться на нее, а не в руках вертеть.