Из её груди вырвался протяжный крик. Закрыв лицо ладонями, она безутешно разрыдалась, мечтая умереть в каждую последующую секунду.
…Горе всегда приходит непрошено и не вовремя, к нему невозможно до конца подготовиться. Оно уродливое и холодное, оно гасит души не только умерших, но и тех, кто остался их оплакивать. Некоторые люди, познав горе, сплотившись, становятся крепче, некоторых же оно стирает в пепел.
— Как? …Почему у него не оказалось больше …времени? — выдавила Ева шатаясь. Адам забрал и отвёз её домой. Ни на ней, ни нём не было лица, а их голоса изменились до неузнаваемости.
— Доктор сказал, что такой вариант не исключался. Болезнь начала резко прогрессировать и буквально сожрала его в считанные дни, без явных признаков, что бывает в редких случаях, — глухо ответил Адам, глядя куда-то в одну точку. — Мне сказали, что наш сын и так прожил слишком долго, с таким диагнозом не доживают и до двух лет. … Ева, … Ника больше нет. … Мой сын…, — выплёскивая эмоции, Адам со всей силы ударил кулаком по столу, застонав совершенно от иной боли.
— Ненавижу тебя, — прохрипела Ева, в истерике тряся головой, опухшая от слёз, и почти теряющая сознание от головной боли, — Ты забрал у меня три года жизни, лишив возможности радоваться моему мальчику! Три года, мать твою! Ты украл у меня моего сына, и готов был выбросить меня на помойку, вместо того, чтобы дать Нику возможность узнать свою мать получше! Ненавижу тебя за это и не прощу! Не хочу и минуты оставаться рядом с тобой!
— Ева прекрати! — он то ли злился, то ли умолял.
Но её уже понесло, помутневшим от горя рассудком, Ева видела всё именно в таком свете. Адам снова вдруг стал для неё врагом.
— Больше не прикасайся ко мне! — со злостью прокричала она. — Тебе больше не зачем меня использовать, а мне терпеть твоё присутствие! Не желаю больше тебя видеть, никогда! Слышишь? Не смей появляться в моей жизни! — с этими словами, как бы отчаянно Адам не пытался её удерживать, одурманенный своим горем, она всё же вырвалась, покидая его дом растрепанная и босая.
Она даже толком не помнила, как добралась до своей старой квартиры в чёрном квартале. Больше не было цели и смысла. Больше не хотелось осознавать и существовать. Горе захлестнуло её с головой. Ева была не способна рассуждать про похороны сына или про то, в каком состоянии находится Адам. Она сражалась с непринятием и отрицанием, забыв про пищу и потребности. В таком состоянии она больше не ощущала ни жизни, ни времени. Будущего для неё больше не существовало, а в сердце скопилось слишком много боли и зла на то, что происходило за стенками её скорлупы.
В основном она спасалась сном, когда же заставить себя уснуть было уже не возможно — Ева прокручивала в памяти все моменты связанные с Ником, опять и опять заливаясь слезами. Кто-то периодически колотил в её дверь, но она с безразличным упорством не реагировала на звуки из вне.
Пока спустя несколько дней эту дверь не снесли с петель, и на пороге её комнаты не возникла взбешённая Ванда.
— Скажи, кого ты истязаешь сильнее, себя или тех, кто действительно переживает о тебе?!! — с напускной строгостью выкрикнула Ванда, хотя её сердце облилось кровью, при виде осунувшейся, прибитой горем девушки. — Тебе нужно быть рядом с близкими людьми, это не даст тебе рехнуться. Ева, я искренне хочу тебе помочь. Эджей звонит мне каждый день, волнуется, собирается бросить съёмки и прилететь. Он ведь всё-таки принял предложение, … хотя тебе сейчас не до этого.
— Мне уже никто не поможет, — бесцветным тоном пробормотала Ева, не открывая глаз. — Разве ты можешь оживить моего мальчика, того, кто был смыслом моей жизни, моим сердцем и радостью?
— Нет, — вздохнула Ванда, подойдя ближе. — Но тебе, моя девочка, предстоит пережить это глубокое, разъедающее чувство потери. Я сожалею и скорблю одновременно с тобой. …Но пожалуй, скажу тебе страшную вещь — ты не первая и не последняя мать, похоронившая своего ребёнка. Ты сильная молодая женщина Ева, и ты просто обязана жить дальше. Необходимо отвлечься, например, отправиться в путешествие…
— Замечательная идея! — со злостью перебила её Ева. — Подальше от всех вас, ваших нравоучений и сочувствия! — вскочив с постели, она нервно схватила сумочку, сгребла в неё все попавшиеся документы и вылетела за дверь, даже не оглянувшись на опешившую Ванду.
Ева находилась в таком нездоровом взбудораженном состоянии, что даже не заметила, что приобрела билет по поддельному паспорту, от которого она в своё время так и не избавилась. То ли таможенник не проявил нужной бдительности, то ли Огги поработал над фальшивкой слишком профессионально. Тем не менее, не прихватив с собой абсолютно никаких вещей, только то, что было надето на ней, Ева взяла билет на самолёт наобум, до Дублина. Это был некий спонтанный импульс, сложновыразимое веление её сердца. Потому что только в самолёте, на высоте восемь тысяч метров, она поняла, что летит в Ирландию.
Помимо её воли, глубоко на подсознании, мысли и все её всплывающие чувства всё равно оставались намертво привязанными к Адаму Пирсу. Иначе Ева никак не могла это объяснить по-другому. Её потянуло на родину её мужа, туда, где началась его история, в итоге соединившая их в одну семью. Семью, которой было уготовано встретить столь жестокий удар судьбы.
Взяв по прилёту напрокат автомобиль, наткнувшись на рекламный щит СТО прямо у аэропорта, где за сравнительно сносную сумму ей вручили ключи от подержанного опеля и карту страны в подарок, Ева колесила по окрестностям Дублина, потеряно бродя по ещё блеклым, покрытым вымерзшей травой холмам, подолгу задерживалась под вековыми дубами, слушая, как завывает ветер в их чёрных голых ветвях. В предрассветной мгле, в качающихся макушках деревьев, в лениво ползущих низких тучах и крике птиц — она пыталась уловить шёпот, ответ вселенной. Ева усиленно пыталась понять, за что же жизнь так сурово с ней обошлась. Но мир таинственно молчал. Лишь иногда смеялся к ней заразительным смехом чужих детей.
В этом мире больше не было её мальчика, и пепел её потери иссушил этот мир.
Скорбь становилась привычным состоянием. Она больше не знала, куда ей идти и нужно ли. Казалось, уже больше ничего не способно принести ей успокоение, всё погасло. И в таком настроении Еве всё чаще вспоминался Адам и его слова об отсутствии эмоций, о том, что он мог ощущать счастье лишь благодаря Нику.
«Каково же тебе сейчас? Насколько глубока твоя тьма Адам Пирс?»
Мрачные мысли истачивали её сутками. Даже в тех же беспокойных обрывках снов. Если ты сам генерируешь свои мысли, если источник чёрной дыры скрыт в тебе самом — от этого невозможно сбежать, ты просто падаешь вглубь себя … и тонешь. И в самый последний момент судьба будто бы сжалилась над ней, бросив ей спасательный круг.
В тот день, проходя мимо булочной и уловив умопомрачительный аромат свежей выпечки, от которого желудок в который раз напомнил о себе, Ева невольно заглянула внутрь. Она уже пару недель жила в маленьком городке Данбойне рядом с Дублином и каждый раз, бесцельно бродя по улицам, она находила обратную дорогу к своей гостинице разными маршрутами.
В тесной булочной создалась очередь, и раскрасневшаяся хозяйка озабоченно крутилась между подносами с булками, хлебом и кренделями, явно нуждаясь в помощнике. И в первый раз за две недели Ева наконец с кем-то заговорила, робко предложив ей свою помощь. И та, наградив её оценивающим взглядом, почему-то тут же согласилась, молча бросив ей белый фартук и перчатки.
Ева, словно всю жизнь проработав в пекарне, ловко складывала заказы в бумажные пакеты, а хозяйка рассчитывала клиентов и через время подносы почти опустели, как и булочная. И дверной колокольчик наконец умолк.
— Ты голодная? Можешь взять себе любую сдобу за труд, — проговорила хозяйка, с любопытством изучая её прищуренным взглядом.
— Я не хочу есть, — мотнула головой Ева, медленно снимая фартук. — Неужели я выгляжу как бездомная нищенка? — удивляясь, она продолжала качать головой, слов за эти дни скопилась так много, но она больше не могла выражать их словами. — Работа всегда помогала мне отвлечься.
