Девушка тут же отступает, влипая в стену лопатками. Не сильно далеко получается, рукой дотянусь, но ее вид, загнанный и пораженный, меня немного приводит в чувства.

— Еще раз полезешь, свалишь в туман, — огрызается яростным шепотом, тыча в меня крошечным пальчиком. — Уяснил?

— Яснее некуда, — роняю голову.

Ласточка срывается с места, как птица с провода, и исчезает за дверями, а я еще некоторое время сижу и разглядываю сбитые костяшки на руке. Завтра гематома будет, если холодное не приложить.

Но Арина тут же возвращается и протягивает мне пачку масла, завернутую в вафельное полотенце.

— Иди к столу, поздно уже, детей пора спать укладывать.

— Арин, — окликаю ее. — Где он? Твой муж…

— В командировке, — заготовлено отвечает и снова скрывается в коридоре. — Дети, идите пить чай.

— Ма, а кто кличал? — интересуется Юла.

— Да это соседи буянили, — поясняет Арина, и они малым табуном проходят мимо приоткрытой двери ванной.

Я плетусь следом. Прячу ударенную руку за спиной и застываю в дверях, понимая, что кухня слишком маленькая для нашей оравы. А мне со своей комплекцией вообще сесть негде.

Арина понимает это и, заламывая руки, показывает на единственный оставшийся стульчик у окна.

— Я, пожалуй, пойду, — улыбаюсь малышам. Они уже наминают торчик, а малявка так прикольно мычит, выражая восторг от десерта.

— Но как зе цяй? — с набитым ртом спрашивает девочка.

— В другой раз, Юла. Миша, — обращаюсь к мальчику, что тоже с удовольствием ест торт, но не торопится, как сестра, а откалывает кусочки вилкой и медленно подносит ко рту, вдыхая аромат выпечки. Услышав свое имя, он поднимает на меня синий взор, и тут же хмурит темные брови. — Там, в пакетах, для вас есть подарки, поможешь сестре распечатать?

— Конечно, — отвечает пацан, с надеждой поглядывая на Арину.

Я на нее не смотрю, не могу больше — лопну, если не убегу. Не думал, что это будет так сложно.

Ухожу, не прощаясь, в коридор, набрасываю на плечи пальто, ныряю в туфли и на ходу набираю Егора.

— Ты еще тут?

— Жду, — сонно протягивает Меркулов.

— Окей, сейчас буду.

Поворачиваю замок и толкаю от себя дверь, но меня останавливает теплая рука на плече.

— Спасибо, — тихий шепот летит в спину.

Повернувшись к Арине, долго смотрю в ее нежное лицо. Изучаю родинки и морщинки, считаю ресницы.

— На здоровье. — Прячу руки за спиной, чтобы не дернуться и не обнять ее, еще раз втянуть вкусный запах. — И не вздумай мне пересылать деньги. Обижусь и буду приходить снова и снова.

— Не приходи, Давид.

— Это просьба?

— Я не стану повторять, — она уводит взгляд, опускает его ниже, на мою ширинку, а меня дергает, словно получил хлыстом по спине.

Толкаю ее в стену и жадно впиваюсь в губы. Хватает двух-трех глотков, чтобы сойти с ума. Ее вкус, ее запах, ее страсть — все это коктейль круче виагры.

Сам отрываюсь, потому что дальше — только один выход, а вернее, вход, и выталкиваю свою тушу в подъезд.

Не мешкая, спускаюсь по ступенькам и вываливаюсь в осеннюю холодную ночь.

Она будет моей. Не знаю, как и почему, но я все сделаю, чтобы присвоить девушку себе. Для начала нужно найти муженька, о котором она постоянно твердит. Ощущение, что это прикрытие, чтобы не трогали и не цеплялись к ее красивой попке, но проверить стоит — замужних все-таки тяжелее совращать, есть ведь и личные пунктики.

К черту пунктики! Я так хочу Ласточку, что плевал на ее благоверного с высокой горки. Моей будет. Точка.

Несколько дней я терпел. Затем еще неделю следил за Ариной. А на второй у меня начались заезды… от воздержания, конечно.

Приказал, ладно, ласково попросил Егора не выпускать Ласточкину из вида. Меркулов странно поморщился, но все-таки выполнял свою работу. Молча. Без вопросов. Что для него весьма удивительно.

Некоторые дни, когда друг не мог, я перебрасывал приемы на коллегу и сам околачивался около подъезда, менял машины и одежду, чтобы не примелькаться любопытным соседям. И так бабульки-сплетницы уже косились в мою сторону. Уверен, ломают себе голову не первый день, к кому это такие дорогие тачки приезжают каждый день.

Я уже знал, когда моя Ласточка встает, когда засыпает и выключает свет в квартире, когда идет в ближайший супермаркет купить продукты, когда ведет детей в школу. Все знал. Кроме одного. Где ее благоверный? За эти десять с приличным хвостом дней он ни разу не появился. Неужто такая долгая командировка? Капитан корабля он, что ли?

— Даня, есть новости? — набрав друга, я откидываюсь на спинку кресла и неотрывно слежу за подъездом, не хочу девушку пропустить сегодня. Должен хотя бы одним глазком посмотреть.

— Аверин, ты что, совсем? — присвистывает Соколов, словно я уже давно того… свихнулся. — Ты мне сегодня уже третий раз звонишь, романтик хренов. Причем первый раз твой звонок был очень не вовремя.

— Разбудил? — сжимаю переносицу. Что, правда, я набирал его сегодня? Не помню. Как яйца с утра гудели — помню, а вот остальное — смутно.

— Представь себе! В пять утра я сплю вообще-то. И сейчас досыпаю то, что ты мне не дал, когда звонил в шесть! Блин, Давид, что с тобой? Так эта Ласточкина хороша, что ты напрочь мозг потерял? Обычная девушка, на первый взгляд — ничего особенного, что тебя так заклинило?

— Не спрашивай, — отклоняюсь назад максимально, чтобы сесть удобнее, в теле уже дней семь жуткая ломота. — С меня скоро искры будут сыпаться.

— О, бля… Довела баба. Что ж ты ее до сих пор не отоварил?

— Выгнала.

— Тебя? Не верю, — он смеется в трубку, а мне вот вообще не до смеха. А хотя… Даня ведь прав. Арина хотела меня, дрожала, когда я ее целовал, мне нужно было дожать, а я отступил. Почувствовал, что сорвется глупая с крючка и больше не позволит подступиться.

— Дань, что по ее мужу? Есть хоть немного инфы?

— Да она чистый лист, повторяю. Заезжал в школу вчера, я же тебе говорил, ты таблеточки для улучшения памяти попей, что ли, — Данька тяжело выдыхает, перемещается, я слышу в трубке стук его каблуков, хлопок двери. — Директор никогда мужа ее не видела, хотя он прописан в деле малявок. Так вот, — друг фыркает, — я только что пробил его — хрен там, пусто, как в танке. Нет такого. Он выдуманный. Ни единого следа. Ласточкина хотя бы за последние лет десять наследила, а он… пустышка.

— Звучит бредово.

— Согласен.

— А ты смог найти под каким именем она пишет?

— Нет. Зацепок нет. В сети ее фотографий я не нашел.

— Да и я. Потому к тебе и обратился.

— Понял, не дурак. Что она хоть пишет?

— Сложно сказать, — я на миг прикрываю глаза. — Малая заикалась, что сказки, но у меня есть подозрения, что сказки эти не простые…

— Золотые, — заразительно смеется Соколов, изображая стон в трубку.

— Хватит ржать, конь озабоченный. Лучше делом займись.

— Мне уже и самому интересно, кто она такая, эта твоя птичка-невеличка с писательским талантом. Сейчас ищем по базе, но десять лет прошло, она могла и внешность изменить, а фото, что ты дал — ну, хреновое оно. Сам понимаешь.

— Другого нет, я и так украдкой снял. А зачем ей внешность менять?

— Это уже ее нужно спрашивать? Хочешь, я приеду — устроим допрос с пристрастием, выведем Ласточку на чистую воду?

— Нет! — мой вскрик пугает собравшихся на солнце голубей. Они взлетают, как хлопья, и уносят с собой вибрирующее «ур». Я дергаюсь закрыть окно, ветер сегодня отчаянно мерзкий, пронизивающий, но входная дверь подъезда вдруг открывается, и на улицу, в тонкой осенней куртке дешевого покроя, выходит измученная Арина. Что-то совсем она осунулась за эти дни.

Я какое-то время не могу дышать. Жадно впитываю каждое ее движение и, сцепив зубы, затыкаю либидо, но оно, падла, рвется из штанов, будто вулкан проснулся.

Засада. Какая же она немыслимо красивая. Даже в этой шапке набекрень, что прячет ее густые волосы. Даже в этих старых мешковатых штанах и безобразной куртке.