Но на удивление засыпаю я в теплых объятиях быстро, а просыпаться так не хочется.

Сквозь сон чувствую, что кто-то меня буквально жрет глазами, буравит, намереваясь, если не убить, то хотя бы укусить. Приоткрываю веки и понимаю, как все это смотрится. Мы с Ласточкой переплетены руками и ногами, Арина лежит на моем плече и смотрит на меня распахнутыми глазищами. Но молчит. Сейчас или стукнет, или поцелует. Третьего не дано.

— Я не виноват, — улыбаюсь ей, прижимая к себе и путая пальцы в мягких волосах. Сейчас сбежит — наслаждение закончится, так хоть последние минутки радости поймать в ее объятиях, пока не сообразила, что к чему.

Она пыхтит, но отодвинуться не может — спина же болит. До вечера отпустит, но пока ей нужно поберечься.

— Что ты делаешь в моей кровати? — шепчет и впивается ногтями в мою грудь, чтобы отстраниться. Но я же не пушок, так просто не сдвинуть. — Давид…

— Ты сама меня позвала, обняла и… еще обещала, что все будет хорошо, — не вру ведь, только широко улыбаюсь и выглядываю из-под ресниц на ее разливающийся румянец, на сладкий, приоткрытый рот и расширенные зрачки, будто блюдца Вселенной. — Как я мог отказаться? Ты ведь болеешь, а больным нельзя отказывать.

— Не выдумывай, — злится, но голос не повышает, все так же шепчет. Боится детей разбудить? Или боится, что они нас застукают?

— Клянусь, — и усмехаюсь, а Арина зло толкает меня в плечо и, шустро развернувшись, все-таки вскрикивает.

— Спокойно, — перехватываю ее за талию и осторожно возвращаю на кровать, страхуя шею локтем. — Разбежалась, птичка, — накрываю собой, прижимая плечи к постели. — Ты будешь сегодня лежать. Это я тебе, как лечащий врач, приказываю. И буду следить, чтобы выполняла мои предписания. Лично.

— Пусти, — хрипит от боли, но не двигается. Не может.

— Пущу, если прекратишь дергаться и ерепениться. Смешно ведь. Словно я тебя во сне изнасиловал, — не даю ей ответить, наклоняюсь к губам на опасное расстояние. Ближе — только поцелуй, и Арина покорно замолкает и прекращает вырываться. Шепчу: — Я просто уснул рядом, ничего больше, даже не раздевался, да и ты в футболке. Или мне на полу нужно было лечь, чтобы тебя не смущать?

— Я… — захлебывается словами. — Ты…

— Ты сама меня обняла! — целую ее в нос, пока она не разошлась, и, отстранившись, сажусь на край кровати. Оглядываюсь через плечо. — Это правда.

Арина смотрит подозрительно, немного щурится.

— А где дети? — вдруг дергается вновь, но я успеваю броситься к ней и надавить на плечи.

— Ласточка, я так долго тебя лечить буду. Лежать, кому говорю. С детьми все в порядке, они спят. Я сейчас их проверю и вернусь, а ты… — нарочно понижаю голос, — не смей дергаться.

Она кивает и судорожно сглатывает.

— Отлично, — поднявшись на ватные ноги, отправляюсь в гостиную.

Дети еще спят, оба раскраснелись, раскрылись, в номере тепло, сладенько посапывают и не просыпаются на мои легкие шаги рядом.

Рано еще, часов семь.

Быстро заказываю завтрак в номер и возвращаюсь к Арине, но не нахожу ее в комнате.

Ласточка. Наши дни

Когда Давид выходит, у меня сердце будто вылетает через горло и закрывает возможность дышать. Прижимая ладонь к шее, поднимаюсь с кровати. Халат не рискую брать, боясь, что от лишнего движения вообще рухну на пол, — так и иду в длинной белоснежной футболке. Наверное, Давид свою дал, я вчера была в таком состоянии, что мало что соображала. Ноги более-менее держатся, получается даже дойти до уборной и сесть на унитаз. Вчера я о таком могла только мечтать, ползала по грязному полу, как калека. Спину сковывало от дыхания, а от шевеления отнимались ноги. Сегодня я уже практически марафон бегаю.

От осознания, что Давид прилетел из другого города, узнав, что я больна, вытащил меня с детьми из той вонючей клоаки, подумал о том, что я дорогу не выдержу в таком состоянии, помог умыться и уложил малышей спать — у меня грудь сводит болезненным спазмом. Ради чего все это? Он ведь понимает, что привязывает к себе. Я буду чувствовать себя ущемленной и обязанной поле его помощи.

И сбежать не могу, сил не хватит. Теперь бы умыться и вернуться в комнату, пока Аверин не бросился искать. Не выдержу снова его мягкие, теплые прикосновения, надежные, как мамины руки, и такие нужные сейчас. Должна отталкивать и гнать, чтобы не вляпаться снова. Тогда ведь больнее будет осознавать, что он наигрался в айболита и бросил. Нет, я уже раз пережила это, больше не хочу.

Когда поняла, что Миша наврал о том, что он сын Давида, словно камень на сердце упал, придавил так крепко, перекрыв воздух. Наверное, я хотела, чтобы Аверин узнал Веснушку, чтобы понял, что потерял меня уже давно и никогда не сможет вернуть.

Хотелось мести. Такой тонкой, меткой. Как кинжал в сердце.

Но если не сложилось, не раскрылась правда, значит, так нужно.

Но я не понимала, что делать дальше. Писательский аккаунт заблочили. Из-за болезни детей, неожиданного звонка из прошлого и спины, которую свело по дороге в автобусе, я прозевала продолжение в платной книге, не выложила нужное количество знаков по договору, и все выплаты мне приостановили. Теперь, пока не завершу книгу, буду без копейки.

И будущее, которое хоть как-то держалось на плаву за счет моего заработка, теперь пошатнулось, закачалось, угрожая рухнуть на голову и придавить насмерть. И муж, как назло, за последние месяцы ни копейки на карту не прислал.

Я несколько дней не спала. Лежала, с трудом сдерживая боль, и смотрела в потолок дешевого хостела, боясь разрыдаться и испугать детей. Они мерзли, жались ко мне, ерзали, но терпели все лишения и не ныли, а мне выть хотелось от боли и безысходности.

— Арина, ты в порядке? — голос Давида из-за двери выталкивает меня из раздумий. Я все еще сижу на унитазе, не в силах встать. Боль дрожит в пояснице, обернув ее жгучим ужом и угрожая снова взорваться тысячами лезвий.

Сильный удар в деревянное полотно заставляет меня дрогнуть и просипеть:

— Все в порядке.

— Если нужна помощь, скажи.

— Нет! — вскрикиваю. — Я сама…

Он замолкает, мне кажется, что я вижу, как замахивается снова грохнуть по двери, но отступает. Мнется, терзается, но терпеливо не подходит.

Только когда я, поднявшись и с трудом добравшись до умывальника, пытаюсь открыть кран и вскрикиваю от очередного прострела, дверь-таки слетает с петель, и меня подхватывают сильные руки.

— Упрямая женщина! — рычит Аверин, прижимая к себе. — Завтра легче станет, обещаю, а пока старайся не двигаться.

— Но я… — прячу алые щеки на его груди, — хотела сама.

— Сама. Все сама, а дети ждут здоровую маму, а ты себя выматываешь. Нельзя так, Арин, — в его голосе звенит сталь. Он несет меня в спальню, очень осторожно опускает на постель. Смотрит в глаза, нахмурив брови. Давид после ночи растрепанный, немного припухший, но такой же красивый и манящий.

— Не могу же я просить тебя в туалет со мной ходить? — возмущаюсь, но на злой и пронзительный взгляд Аверина затыкаюсь.

— И что в этом такого? Мне несложно тебе помочь. Я врач, в конце концов.

— Дорогостоящий врач, — замечаю я невпопад.

— О, так в этом дело?! — вскинув руки, Давид тут же опускает их и стискивает кулаки. Он явно взбешен, но держится и не повышает тон, даже улыбается накось. — А принять помощь от меня, как от мужчины, нельзя? Унизительно, да?

Опять он за свое.

Я складываю руки на груди и, прикусив язык, отворачиваюсь. Не хочу ему что-то доказывать, он никогда не сможет меня понять.

— Не хочешь говорить, да? А вот хренушки! — Давид наползает на меня, как туча. Держит руки по бокам и сковывает. Знает же прекрасно, что я не могу шевельнуться или оттолкнуть его. Может делать со мной, что захочет!

Мне на мгновение становится страшно. Тот парень, которого я знала много лет назад, не посмел бы тронуть силой, а этого — незнакомца, серьезного и успешного мужчину, я не знаю. И боюсь.