— Да я без разбору… трахал все, что движется.

— Ну, с твоим диагнозом, наверное, иначе нельзя, — задумывается.

— Если бы можно было, я лучше бы себя чик-чик… чем так мучиться всю жизнь.

— А таблетки?

— Я тогда, как овощ. Ни работать, ни общаться. Медуза, которую бросили на горячий песок.

Север долго молчит, смотрит на умолкший телефон, а я весь дрожу от нетерпения и надежды, что аппарат оживет снова. Даст импульс через пространство, но он, зараза металлическая, молчит.

Генри, замечая мой взгляд, продолжает говорить. Его ровный тон даже убаюкивает, успокаивает.

— Чисто теоретически, могла затеряться некая Арина среди тех, кого ты… кхе, любил, и родить тебе ребенка?

— Я бы ее запомнил! Ее! Бы запомнил! Я же не полный идиот. Она первая, кто так глубоко, — бью себя по груди кулаком, — залезла…

Сначала у меня звенит под ребрами, и я думаю, что все от удара, но после в помещение вливается тяжелый рок.

И я хватаю телефон со стола.

— Да!

На линии тишина и скрежет.

— Алло! Говори, Миша!

— Давид, помогите нам, — как-то странно тихо говорит мальчик. — Мы в Северогодске. Заберите нас. Пожалуйста. Маме очень плохо. Она второй день не встает, а мы… с сестрой, — он шмыгает носом, — есть хотим. Пожалуйста. Мне больше некому позвонить. Нас выгонят вечером из хостела, а нам пойти некуда, и мама больна… — пацан не плачет, но я чувствую, что на грани. — Она молчит и не встает…

— Миша, без паники, — мой голос снижается до неузнаваемости. — Скажи точный адрес.

Давид. Наши дни

— Уходи, — шепчет Арина и глаз с меня не сводит. Будто буравчик, проникает под кожу, ввинчивается в кости, крошит их, как мел.

Прохожу по тесной комнатушке к узкой кровати, стараясь не скинуть вещи, что нелепым пучком висят на гвоздике, и не испачкаться о заплеванные стены.

— Не рычи, Ласточка, — наклоняюсь к ней, втягиваю знакомый запах и немного морщусь. Она закутана как гусеница в одеяло, но ее все равно колотит и трясет. Здесь сыро и холодно, а по полу гуляет приличный сквозняк. Ну и дыра…

Чтобы осмотреть девушку, присаживаюсь на край кровати.

Где они здесь втроем спали? Какой-то ужас, а не хостел. И это еще с них взяли деньги и выгнать хотели за неуплату следующих суток. Мир сходит с ума.

— Сначала мы спали с Юляшкой на кровати, мама на стуле, — Миша показывает в сторону, а мне охота разразиться ядерным, убийственным матом. При детях не посмею просто. Хлипенький советский стульчик подойдет разве что для растопки печки, никак для хорошего сна. — А потом вот так… — малец роняет голову, поймав гневный взгляд матери. — Прости…

И Арина, сцепив зубы, отворачивается к стене, но тело остается недвижимо, будто ей шевельнуться больно.

Дверь в коридор открывается, впуская суматоху и новую порцию холодного неприятно пахнущего воздуха — там снаружи какая-то шваль бродит, а дети прямо на улице среди алкашни и неблагополучных гуляли. Я в дичайшем шоке от увиденного. Что Ласточку так испугало, что она бросила все и поехала сюда? Но не успеваю подумать.

— Давид! — слету обвивает меня ручонками Юла, почти заваливая на кровать. Крепко держит, холодными пальчиками вцепляется в пальто, утыкается лбом в грудь и залезает на руки. От малышки пахнет улицей и булочками. Я придерживаю ее за попу, чтобы не упала на Арину, потому что та болезненно морщится от малейшего качания старого матраца. — Забели нас, пожалусьтя! — шепчет и мотает головой девчушка, рассыпая волосы по плечам. — Не оставляй больсе… — малышка натурально ревет, слезы катятся градом по румяным щекам, тянет носом, трется, словно я ей родной папка. А потом шепчет, испуганно заглядывая в глаза: — Я есть хосьу-у…

И тихий всхлип в стороне заставляет меня повернуть голову и проглотить все слова, что хотелось выпустить на свет. Арина, прикрыв ладонями лицо, беззвучно рыдает.

— Юла, а ну погуляй с дядей Егором и братом возле машины, а мы с твоей мамой пока соберем вещи.

— Ты не уедесь без нас? — недоверчиво хмурится девочка, трет кулачком красный нос, вытирает сопельки рукавом куртки и снова прижимается ко мне, словно пытается вытянуть драгоценное тепло.

Поглаживая ее пышные волосы, крепче удерживаю и отношу к двери. Меркулов, что как раз отнес вещи Ласточки в машину, смотрит на происходящее с широкими глазами. Я вижу, что он тоже ошарашен, но не комментирую. Егор понимает без слов, что нужно делать, забирает малышку, тихо нашептывая, мол, проведет ее в машину, а потом мы вместе поедем в магазин и купим все, что козочке захочется. Слушая, как Юла снова переспрашивает, не обманывают ли ее, будто не верит, что и правда помогут, у меня медленно сжимается сердце в груди. Холодные тиски закручиваются по спирали, стягивают ребра. Справляясь с недомоганием и слабостью, я возвращаюсь к Арине. Успел подремать в машине, пока мы ехали, но увиденное выбивает почву из-под ног. Да и для полноценного отдыха нужна кровать и ночь.

— Арина, пойдем, — перехватываю ее ладонь. Горячая. Нехорошо горячая. — Ты не можешь здесь оставаться.

А она упирается, прячет руку под одеялом и отворачивается.

— Детям нужно тепло и питание. Я помогу тебе подняться на ноги.

— А потом потребуешь плату? — все-таки бросает в меня острый взгляд, а я снова присаживаюсь к ней и убираю прядь волос в сторону, чтобы открыть ее бледное лицо.

— Никогда бы и не посмел. Откуда такие мысли? Да, ты нравишься мне, да, я не скрываю, что очень нравишься, но насильно мил не будешь. Ничего не будет без согласия.

— Тогда зачем ты приехал?

— Помочь тебе.

— Я сама справлюсь. Раньше справлялась и сейчас смогу.

— Сможешь. Знаю, но дети…

— Они мои дети! Ты им никто! — она пытается подняться, чтобы вытолкнуть гнев мне в лицо, но тут же вскрикивает и падает назад. Голос от боли переходит в сиплый шепот: — Уходи, Давид. Я тебя… не звала.

— Меня Миша позвал, и я приехал ради него, ведь он мой сын, да? — прищуриваюсь, пытаясь взбить негодяйку память, что сыграла со мной такую злую шутку. Но она молчит, сучка… ничего не вспывает в голове.

— Что?! — белеет Арина. — С чего ты взял?

— Не знаю, — пожимаю плечами, — Миша так сказал, а я вот присмотрелся. Он ведь очень похож на меня. Черные волосы, глаза голубые. Что ты скрываешь, Ласточка?

— Пошел ты, Аверин, — выдыхает и снова отворачивается.

— Теперь не пойду. Ты поедешь со мной. Встанешь на ноги, а потом живи, как хочешь. И ты сейчас или говоришь мне правду, или я сделаю тест и все равно выясню на счет пацана.

— Я не поеду назад, — говорит она холодно. Вторую часть моего выпада оставляет без внимания.

— Боишься кого-то?

Оглядывается, коротко кивает и снова прячется.

— Отца. Я не хочу его видеть.

— А если дам слово, что к тебе и малышам никто не приблизится — поедешь?

— Ты его не знаешь, — шепчет, содрогаясь всем телом.

— Криминальный авторитет, что ли?

— Хуже…

— Мудак?

И выхватываю маленькую неосторожную улыбку на ее пересохших губах.

— Что-то вроде того.

— Ну так что, Арина Ласточкина, сама пойдешь, или мне богатырскую силу применить?

Она моргает, но как-то неуверенно мотает головой.

— Я даже пообещаю, что не буду лезть к тебе с расспросами, — поднимаю ладонь, чтобы выглядело убедительней. — Пока ты сама не захочешь поделиться.

— А… — она кусает губу, и я догадываюсь.

— Ла-а-адно, негодяйка, такого удовольствия себя лишаешь, и это пообещаю. Приставать не буду. На слово поверишь, или расписку дать? Кровью?

— Ты же не сможешь, — шепчет и сминает пальцами одеяло.

— Спорим на миллион? — подаю ей руку. Арина смотрит на нее, на меня, а потом наоборот и не решается. Дышит с напряжением, моргает слипшимися ресницами и покачивает головой.

— А если он… найдет меня?

— И что? Ты будешь под моей защитой, Ласточка. Никто без твоей воли и на метр не подступится. Я не последний человек в городе, кем бы ни был твой папаша.