— Наш заказ, Зоенька!

Наглец чмокнул меня в нос и пошел за подносом. Через полчаса обжорства и пыток Соколовский так и не раскололся. Наверное, и правда, повезло.

Что, конечно, навряд ли.

Я неудачница. Это знают все. Ничего и никогда не выигрывала в своей жизни. Даже в беспроигрышной лотерее в пятом классе на осеннем бале в школе умудрилась вытащить пустую бумажку. Без номерка вообще!

А тут целый обед!

Но на сытый желудок ворчать и докапываться уже не хотелось. Хотелось снова улыбаться и таять в объятиях Матвея.

А потом случилась до невозможности неловкая сцена, словно воплощение кадра из фильма. Трое сотрудников закусочной во главе с их администратором окружили наш столик и, улыбаясь до ушей, затянули «С днем рожденья тебя», водружая передо мной кусок чизкейка с тонкой зажженной свечкой.

Это только в кино все выглядит милым и романтичным. В жизни мне было жутко неудобно, неловко и даже стыдно. Я в очередной раз покраснела и скукожилась, словно кислый помидор, в надежде поскорее пережить минуту славы.

Слава всем богам, от меня быстро отстали. Мы полакомились десертом и, разомлевшую меня от насыщенного событиями дня, ласково убаюкивали горячие пальцы Матвея, перебирающего волосы и заправляющие их за мои уши.

— А почему ты не носишь сережки? — вдруг спросил Соколовский, поглаживая мочку моего уха. — Стесняешься ушей?

— Нет, — слукавила я, — Просто не было возможности проколоть.

— А хотела бы?

— Конечно. Когда-нибудь обязательно.

Сразу после пластической операции по исправлению лопоухости — мысленно добавила я.

— Ясно. Пойдем?

Мы еще немного прогулялись и фонтана на первом этаже и уже собирались уходить из торгового центра, как вдруг Матвей притормозил у павильона с яркой вывеской «Черешня». То ли парикмахерская, то ли ногтевая студия, то ли все вместе.

— Пойдем?

— Куда?

— Уши тебе проколем.

— Ты с ума сошел?

— Да брось, Зой! Ты же хочешь, так почему не сейчас? Смотри, — Матвей кивнул и я заметила табличку.

«Прокалывание ушей пистолетом. Быстро. Просто. Безопасно. Стерильно. Без боли. Без крови. Без слез и испуга. 500 рублей за прокол и серьги-гвоздики из медицинского сплава в подарок».

И я решилась, поддавшись авантюризму, расплескавшемуся в синих глазах Соколовского.

— Ладно. Но я сама заплачу.

Матвей демонстративно закатил глаза.

— Ты невыносимая девчонка!

— Пусть так. Но или я плачу сама, или мы уходим.

— Ладно, — поджал он губы, — Но я подарю тебе сережки.

— Тут их и так подарят, — улыбнулась я, довольная победой.

— Это туфта. Я выберу другие.

— Ладно. Но только в этом же салоне.

Соколовский сощурился, но соглашаться не спешил.

— Зой, тут вряд ли можно купить что-нибудь приличное. Давай я по-быстрому сгоняю на второй этаж. Кажется. Там был ювелирный.

— Так все. Идем домой.

— Ладно! Ладно, маленький тиран, будь по-твоему! Пошли.

Через пятнадцать минут в моих ушах поблескивали маленькие довольно невзрачные гвоздики. Они не очень мне нравились, но Матвей таки купил мне еще одни. С крупными кроваво-красными камнями.

Выглядели они дорого и жутко красиво. Никогда бы не подумала, что это бижутерия, но я глаз с Соколовского не сводила. Пока мне кололи уши, он рылся в ассортименте, представленном девушкой-администратором, и ни на секунду не вышел из салона.

Ценник, правда, не показал, но я видела витрины. Там нет дорогих сережек. А потому я была спокойна.

И счастлива до безумия.

А потом мы долго-долго целовались в подъезде. Я вернулась домой, а Матвей убежал на сборы. Тренировки у него сегодня не было, но Михалыч ждал его к шести.

Ведь завтра у Матвея самый важный бой.

С самой первой минуты, как я увидела соревнования по боксу, во мне поселились страх, неприятие и отчуждение к этому виду спорта. Закусанные зубами капы делали челюсти бойцов квадратными, нахмуренные брови и острый взгляд придавали грозный вид, кривые носы, рассеченные брови, градом льющийся по вискам пот… Все это превращало сотни тысяч лет эволюции в прах и откатывало «людей разумных», способных исчислять интегралы, в пещерных неандертальцев.

Вот честно, не хватало только дубины в руки, чтобы боксеры в своих шелковых набедренных повязках, издающие лишь нечленораздельное мычание, обрели полное сходство с древними предками.

Что это за спорт вообще, где надо драться?

Зачем?

Мальчики такие … мальчики. Одни войнушки на уме.

Нет, мои дети, ничем таким заниматься не будут! Только через мой труп!

Клянусь своей будущей диссертацией!

Сегодня вообще творится что-то апокалиптическое. Мой личный ядерный взрыв. Буквально с каждым пропущенным Матвеем ударом я чувствую, как седеют на голове волосы.

Соколовский проигрывает второй раунд подряд. Проигрывает, на мой взгляд, совершенно глупо, опрометчиво, бездумно. Он просто следит за перчатками противника вместо того, чтобы хотя бы немного пошевелить мозгами!

Я злюсь. И я в панике.

Сквозь шум и гвалт продираюсь ближе к рингу и пытаюсь доораться до тренера Михалыча. Мне надо поговорить с Матвеем. Срочно! До того, как он провалит свой шанс на мечту.

— Так, математичка, ёпт! Уйди, зашибу, ненароком! — шипит на меня Михалыч в перерывах между указаниями Матвею.

— Надо взять тайм-аут! — кричу я тренеру, мысленно молясь, чтобы он услышал меня и послушал!

— Какой, бл… тайм-аут! — ревет Михалыч, — Все это ваши шуры-муры! Говорил ему, просрешь бой! Уйди, девка! Не беси меня! Противник сложный, тут следить надо!

— Да что в нем сложного, я не пойму! Он предсказуем, как таблица умножения! Михалыч, миленький, дайте мне поговорить с Матвеем. Клянусь, я объясню ему, и он все поймет! И обязательно выиграет!

— О чем ты, блаженная? Это тебе не задачки по математике щелкать! Это — бой! Иди, посиди на лавочке! Соколовский, бл. ть блокируй! Блокируй слева. Голову прикрой! Да твою ж мать…

— Ошибаетесь! — не отстаю я, цепляясь за руку мужчины. — Ваш бой — это и есть задачка. И не очень-то и сложная.

Впервые тренер фокусирует на мне взгляд. Понимаю, что именно в этот момент есть шанс достучаться до него. И затараторила, притянув по-свойски седую голову поближе, дабы донести суть собственных наблюдений.

— У противника всего три любимые комбинации из десяти ударов. На первый взгляд комбинации чередуются в хаотичном порядке, но это не так. Если не атаковать и только защищаться, то примерно раз в полторы минуты удары повторяются в прямой или обратной последовательности, если тренер противника не дает конкретных указаний, а он их не дает, пока его боец ведет и выигрывает. Надо и дальше дать возможность противнику атаковать и поймать момент начала блока из комбинаций и тогда можно предугадать каждый его удар! Сейчас на исходе первая минута третьего раунда, а значит в ближайшее время внутренний счетчик обнулится и запустится подсознательная последовательность. Она будет прямая и начнется с левого хука, или обратная — тогда первый удар — правый кросс. Перед каждым левым хуком противник слегка западает на правую ногу, это заметно, если знать, куда смотреть, перед правым кроссом — делает шаг назад и прыжок вперед. В зависимости от того, что он сделает, я могу предугадать каждый его удар. Главное — позволить ему нападать, а Матвею прикинуться проигрывающим, чтобы ослабить бдительность и позволить совершать удары бессознательно по заранее отработанной схеме.

Звонкий удар гонга возвестил о завершении четвертого раунда, и мы с Михалычем бросились к канатам, за которыми находился Матвей.

Тренер жестко приказал всем заткнуться и подтолкнул меня к Соколовскому. Обняв его за абсолютно мокрую шею, я закрываю одной ладонью любимые синие глаза, а второй левое ухо, чтобы, отключив его от внешнего хаоса, затараторить все то же самое, что и тренеру минутой ранее. Все же знают, что доминантное полушарие (в нашем случае — левое) отвечает за обработку и запоминание звуковой информации, поэтому, как бы ни странно это звучало, говорить надо в правое ухо. Будь у меня больше времени, я бы, конечно, придумала какую-нибудь считалочку для лучшего запоминания последовательности ударов противника, но в условиях боя — это нереально. Понимая, что так быстро Матвей ничего не запомнит, я стала делать акцент на трех первых ударах прямой и обратной комбинации, надеясь, что он сумеет отличить первую от второй. Соколовский махал своей мокрой соленой гривой и, кажется, внимал.