– Он действительно особенный?

Камилла пожала плечами:

– Он не похож на других.

– Не такой, как все полицейские?

– Хуже. Не такой, как все люди.

– Надо же! – воскликнул Солиман, несколько сбитый с толку. – И какой же он, этот твой полицейский? Из тех, что не отличаются особой щепетильностью?

– Нет, он очень даже щепетильный, но не слишком принципиальный.

– Ты хочешь сказать, он продажный?

– Вовсе нет.

– А что тогда?

– Да то, что он особенный. Только это я и хочу сказать.

– Не заставляй ее повторять, – остановил Солимана Полуночник.

– Разве таким разрешают служить в полиции, их не выгоняют?

– Он очень способный.

– Как его зовут?

– Жан-Батист Адамберг.

– Старый?

– Какая разница? – перебил Полуночник.

Камилла подумала, посчитала, загибая пальцы.

– Ему лет сорок пять или около того.

– А где он сейчас, твой особенный сыщик?

– В Париже, в комиссариате Пятого округа.

– Инспектор?

– Комиссар.

– Правда, что ли?

– Правда.

– А этот тип, Адамберг, он сможет нас вытащить, если что? Он влиятельный человек?

– Он очень способный, я же тебе сказала.

– Ты можешь ему позвонить? Ты знаешь, как с ним встретиться?

– У меня нет ни малейшего желания с ним встречаться.

Солиман удивленно уставился на Камиллу:

– Тогда зачем ты мне о нем рассказала?

– Потому что ты меня достал своими вопросами.

– А почему ты не желаешь с ним встречаться?

– Потому что я не желаю его слушать.

– Ладно. А почему нет? Он негодяй, да?

– Нет.

– Он придурок?

Камилла снова пожала плечами. Она рассеянно водила пальцем над огоньком свечи.

– В таком случае что? – потерял терпение Солиман. – Почему ты не желаешь его слушать?

– Я тебе уже говорила. Потому что он особенный.

– Не заставляй ее повторять, – вступился за девушку Полуночник.

Солиман вскочил: он был вне себя от раздражения.

– Ей решать. Захочет повидаться с тем парнем – значит, повидается, а нет – значит, нет, – мягко проговорил старик, притронувшись посохом к плечу Солимана. – Вот так-то.

– Черт! Плевать на то, что он особенный! Какое мне до этого дело? – вскричал Солиман. – А что будет с душой Сюзанны? Ты подумала о душе Сюзанны? – спросил юноша, резко повернувшись к Камилле. – Она же навеки останется в зловонном болоте, вместе с крокодилами. Тебе не кажется, что она оказалась в непростой ситуации, а?

– Ну, насчет этого болота нельзя быть совершенно уверенным, – заметил Полуночник. – Мы с тобой сто раз об этом говорили.

– А ты не думал о том, что Сюзанна на нас рассчитывает? – продолжал Солиман. – Может, в эту самую минуту она гадает, что мы сейчас поделываем? Думает, может, мы о ней забыли. И сидим себе, винцо попиваем, наплевав на всё и на всех, и на нее в том числе.

– Нет, Соль, я так не думаю, – ответила Камилла.

– Ты так не думаешь? Тогда зачем ты здесь?

– А ты не помнишь? Чтобы вести грузовик.

Солиман выпрямился, отер пот со лба. Он нервничал и злился. Он страшно злился на Камиллу. Возможно, потому, что желал ее и не находил способа преодолеть эти чертовы последние метры, разделявшие их. Хоть бы Камилла подала ему какой-нибудь знак, но никакого знака от нее он так и не дождался. Как это ни прискорбно, Камилла обладала безраздельной властью над ними и их грузовиком. Она была вольна соблазнять мужчин, вести фургон и даже преследовать убийцу, если бы только захотела позвонить своему особенному сыщику.

Немного придя в себя, Солиман опустился на кровать.

– Неправда, ты с нами не только за тем, чтобы вести грузовик.

– Да, это неправда.

– Ты здесь из-за Сюзанны, ты здесь из-за Лоуренса, и из-за Массара тоже, потому что его надо остановить прежде, чем он еще кого-нибудь отправит на тот свет.

– Вполне возможно, – откликнулась Камилла и, допив вино, поставила пустой стакан.

– Вероятно, он уже завалил кого-то еще, – настойчиво продолжал Солиман. – Но мы можем никогда этого не узнать. Мы не можем получить никаких сведений о вампире, с которым в этих краях только мы хорошо знакомы. И которого только мы можем задержать.

Камилла встала.

– Конечно, если ты позвонишь тому полицейскому.

– Пойду-ка я спать, – сказала Камилла. – Дай мне мобильник.

– Ты решила ему позвонить? – просияв, воскликнул Солиман.

– Нет, я хочу поговорить с Лоуренсом.

– Да плевать на него, на твоего траппера!

– Мне – нет.

– И все-таки подумай хорошенько, Камилла. Сомнение – наслаждение мудрых. Хочешь, я расскажу тебе историю про человека, который не знал сомнений?

– Нет, я не хочу, – вставил Полуночник.

– Я тоже не хочу, – подхватила Камилла. – Мудрость – это такая скука!

– Тогда не размышляй. Действуй. Храбрость – наслаждение сильных духом.

Камилла улыбнулась, чмокнула Солимана в щеку. На секунду в смущении застыла перед Полуночником, потом схватила его руку и крепко сжала. И исчезла за занавеской.

– Черт! – выругался Солиман.

– До чего упорная! – восхищенно прокомментировал Полуночник.

Камилла внезапно проснулась около семи часов, словно кто-то толкнул ее в бок. Это признак внутреннего напряжения и неуверенности в себе, подумала она. А может, сказывается коварство сен-викторского вина.

Накануне вечером ей удалось дозвониться до Лоуренса, и она очень обрадовалась, услышав его голос, хотя их разговор в основном состоял лишь из обрывков фраз. По телефону Лоуренс был еще более немногословен, чем обычно. Обыскали весь Меркантур, но Красса Плешивого так и не нашли. Всех остальных обнаружили и заново переписали, а вот великана Красса и след простыл. У старика Августа аппетит хоть куда, он регулярно получает свою порцию кроликов, а Жан Мерсье удивляется, как такому дряхлому волку со стертыми зубами удается выживать и даже неплохо себя чувствовать. «Вот видишь, – повторяет он Лоуренсу, – могут, когда хотят». А Лоуренс только кивает. Канадец встревожился, узнав об убийстве Жака-Жана Серна Да, он сразу подумал о Массаре. Ему совсем не по душе, что их странная гонка по горам принимает такой опасный оборот. Он не в восторге от того, что Камилла постоянно находится в двух шагах от Массара, в этом дурацком грузовике, совершенно беззащитная. Кроме того, он постоянно думает о том, что Камилла ночует в вонючем фургоне вместе с этими двумя типами, а это уж никак не может ему нравиться. Путешествовать бог знает в каком грузовике бог знает с кем! Конечно, он не против, чтобы она позвонила этому полицейскому, наоборот, он только за. Ведь с самого начала предполагалось, что расследованием должен заняться профессионал, правда? Значит, обязательно нужно позвонить этому ее знакомому, а особенный он или нет, это не важно, главное, он полицейский. От него будет гораздо больше толку, чем от их троицы, если, конечно, его заинтересует оборотень. Если заинтересует. Разумеется, Лоуренс был убежден, что полицейский немедленно положит конец нелепому вмешательству в это дело безумной команды, состоящей из женщины, старика и мальчишки. Этого он желал больше всего. Он попытается приехать к ним вечером, ему хочется повидать ее и побыть с ней, поэтому пусть она заранее предупредит его, если они соберутся уезжать.

Лежа на спине, Камилла смотрела, как между досками боковин пробивается солнце, как пылинки пляшут в косых пучках света. В этой пыли, наверное, много всякой всячины помимо того, что бывает обычно. Микрочастицы сена, овечьего жира, пота, помета висели в воздухе, плавая в рассветных лучах. Они образовывали густую, устойчивую смесь весьма необычного состава. Камилла повыше, до самого подбородка, натянула одеяло. Ночь в этом селенье, вечно окутанном туманами, выдалась довольно прохладная, и пришлось достать припасенные Бютеем пледы Чем может обернуться для нее звонок Адамбергу? Черт! – сказал бы на ее месте Солиман. Камилле, конечно, плевать на Адамберга, он давно уже исчез в одном из дальних уголков ее памяти, где все превращается в пыль, обугливается, перерабатывается, как на заводах по утилизации отходов, где из старого трактора делают плетеные стулья. Честно говоря, Адамберг уже был переработан. Конечно, не в плетеный стул: Камилла не ставила перед собой такую задачу. Она переработала его в путешествия, музыку, слесарные инструменты, наконец, в канадца, – почему бы нет? Память сама знает, что делать с попавшими к ней обломками человеческой жизни, это касается только ее, и не следует совать нос в ее дела. В любом случае от Жан-Батиста Адамберга, которого Камилла когда-то так любила, уже ничего не осталось. Ни волнения, ни отзвука, ни сожалений. Только несколько полузабытых образов, плоских и безжизненных. Раньше эта способность памяти безжалостно перемалывать в пыль людей и их чувства приводила Камиллу в отчаяние. Тут было от чего погрузиться в печальные раздумья: ты кого-то любишь, тратишь на него долгие годы, а память в конце концов утилизирует его, превращая в болт диаметром пять миллиметров. Камилла много над этим размышляла. Конечно, ее память справилась с делом не сразу. Работы оказалось предостаточно. На то, чтобы все раздробить и перемолоть, ушел не один месяц. Потом было время раздумий. Потом – ничего. Ни всплеска, ни ряби. Лишь горсточка воспоминаний словно из другой жизни.