– У тебя телефон с собой? – спросил Адамберг.

Солиман обследовал траву, нащупал свои брюки, отстегнул мобильный телефон. Адамберг позвонил в полицию Шаторужа.

– Скоро будут, – сообщил он и сел на землю рядом с распростертым телом канадца.

Сел, прижал голову к коленям, перевел дух.

– Как ты меня нашел? – спросил он юношу.

– После твоего ухода я сразу лег спать. Лоуренс прошел мимо меня совсем тихо, держа вещи под мышкой, и оделся снаружи. Я отодвинул брезент и увидел, как он направился в твою сторону. Я понял, что он собирается догнать тебя и объясниться по поводу Камиллы, и объяснение это будет нелегким. Но я решил, что меня это не касается. И тут вдруг Полуночник вскакивает и кричит: «Беги за ним, Соль!» Вытаскивает ружье из-под кровати и сует его мне. Вот так!

– Да, Полуночник не дремлет, – произнес комиссар с теплотой.

– Ясное дело. Потом я увидел траппера, который преградил тебе дорогу, и подумал, что сейчас вы начнете объясняться. А потом дело приняло скверный оборот, и ты сказал: «Привет, Падуэлл», – или что-то в этом роде. Я сразу просек, что объяснение тут ни при чем.

Адамберг улыбнулся.

– Он же мог тебя убить! – укоризненно заметил Солиман.

– Мы с самого начала не поспевали за ним, всюду опаздывали, – сердито сказал Адамберг и нахмурился. – С самого начала. Мы едва не схватили его за хвост, но нам не хватило всего нескольких часов.

– А я думал, Падуэлл умер.

– Это его сын, Стюарт.

– Ты хочешь сказать, сын выполнял последнюю волю отца? – спросил Солиман и с удивлением воззрился на канадца, по-прежнему лежавшего без сознания.

– Когда его отец прикончил Симона Элуэна, мальчишке было десять лет, и он при этом присутствовал. После чего для малыша Стюарта все было кончено. Вдобавок его бросила мамаша и сбежала с братом убитого Элуэна. Все восемнадцать лет заключения Падуэлл-старший, видимо, внушал сыну, что они должны отомстить, уничтожить мужчин, которые украли у мальчика мать и держат ее где-то в далекой стране.

– А какое отношение имеют к этому остальные? Я имею в виду Серно и Деги.

– Думаю, они тоже были любовниками той женщины. Другого объяснения у меня нет,

– Хорошо, а Сюзанна? – глухо спросил Солиман. – Она-то тут при чем? Откуда она могла узнать такое о траппере?

– Сюзанна ничего не знала.

– Она, наверное, увидела, как он зарезал овец с помощью этого проклятого черепа.

– Говорю тебе, ничего она не знала и не видела. Он убил ее не за то, что она говорила об оборотне, а за то, что она о нем не говорила, да и не собиралась говорить. Но когда она погибла, он мог приписать ей какие угодно слова. Вот зачем ему нужна была смерть Сюзанны. Чтобы она не могла ничего отрицать.

– Господи, да зачем ему все это было нужно? – спросил Солиман дрожащим голосом.

– Чтобы пустить слух о человеке с волком. Только для этого, Соль. Если бы он попытался сделать это сам, это было бы серьезной ошибкой.

Из темноты до Адамберга донесся горестный вздох Солимана.

– Не понимаю, зачем он устроил весь этот балаган с волками.

– Нужно было убедить всех, что убийства совершает сумасшедший и они случайны, – в общем, необходим был виновный. И он устроил массовую истерию вокруг Массара, кровожадного безумца, больного ликантропией. [1] У Падуэлла было для этого все необходимое. Его профессия, широкие возможности, знакомства, наконец, алиби: он ведь всегда находился в Меркантуре.

– А Массар?

– Массара нет в живых. С самого начала. Наверное, он закопал его тело где-нибудь на горе Ванс. Гляди-ка, Соль, а вот и полиция.

Адамберг и Солиман вышли навстречу жандармам, первый – по пояс голый, второй – в одних трусах. Фромантен вызвал подкрепление: несколько человек из бригады Мондидье. Ведь если речь идет об аресте человека с волком, лишние десять человек не помешают.

– Ну вот, нам сюда, – сказал им Адамберг, указывая на распростертое на земле тело. – Позовите врача, я разбил парню голову.

– Кто он? – спросил Фромантен, посветив фонарем в лицо канадцу.

– Стюарт Дональд Падуэлл, сын Джона Падуэлла. Здесь его знают под именем Лоранса Дональда Джонстона. – Адамберг с грехом пополам справился с английскими именами и продолжал: – А вот и орудие убийства.

– Вот черт! Оказывается, это не волк!

– Только череп волка. А лапы, следы которых мы видели, лежат, наверное, в багажнике его мотоцикла.

Аджюдан долго с любопытством рассматривал череп, осветив его фонарем.

– Это полярный волк, – объяснил Адамберг. – Он подготовился заранее.

– Да, все ясно, – кивнул Фромантен. – Дело в том, что полярные волки самые крупные из всех, намного крупнее остальных волков.

Адамберг оторопело взглянул на него.

– Понимаете, комиссар, я люблю животных, – смущенно объяснил Фромантен. – Читаю, записываю…

Он направил фонарь на правую руку Адамберга.

– Рана кровоточит, – встревожился он.

– Да, она открылась, когда этот тип набросился на меня, – сказал Адамберг.

– Интересно, почему он выдал себя?

– Сегодня вечером я на него смотрел.

– Ну и что?

– Я несколько раз посмотрел на него и узнал некоторые черты Джона Падуэлла. А Стюарт знал, что я интересуюсь его отцом, и тут же сообразил, что я все понял.

Адамберг проводил взглядом Лоуренса, которого вели под руки два жандарма. Третий принес рубашку и ремни от кобуры Адамберга и брюки Солимана.

– Вы с ним общались сегодня вечером? – хмуро спросил Фромантен, шагая следом за жандармами.

– Он всегда был рядом, не только сегодня вечером, – сказал Адамберг и пошел за ним. – Сначала он пустил слух о человеке с волком, потом пустил за ним вдогонку трех человек, чтобы поддержать этот слух. Он знал о каждом нашем шаге. Не мы его преследовали, а он направлял нас, куда ему хотелось.

Лоуренса отправили в Мондидье, в больницу; Фромантен довез Адамберга и Солимана до самого грузовика.

– Если канадец придет в себя, допрос завтра в пятнадцать ноль-ноль, – деловито проговорил Адамберг. – Поставьте в известность прокуратуру и как можно скорее предупредите Монвайяна из Виллар-де-Ланса, Эрмеля из Бур-ан-Бресса и Эмона из Белькура. Я сам позвоню Еревану в Пюижирон и попрошу его обыскать участок вокруг хижины Массара.

Фромантен молча кивнул. Он сделал знак своему сотруднику забрать мотоцикл Лоуренса и уехал.

– Черт возьми! – вскричал Солиман, провожая глазами полицейские машины. – А как же ногти? А волосы? А с ногтями что будем делать? – повернулся он к Адамбергу.

– Теперь с ногтями все понятно.

– Но это же были ногти Массара. И что нам теперь с ними делать? – не отставал Солиман.

– Да, это были ногти Массара, причем ногти отрезанные, – начал Адамберг и медленно зашагал по обочине дороги. – В хижине на горе Ванс Бреван не нашел ни одного ногтя в ванной комнате. И только после того, как Эрмелю пришло в голову обыскать спальню, были обнаружены фрагменты ногтей. Только их не отрезали, а отгрызли. Вот это меня и смутило, Солиман. С одной стороны, есть некто, пользующийся щипчиками, с другой – некто, грызущий ногти, причем в кровати. Это не мог быть один и тот же человек, понимаешь, Соль? Потом, когда мы разыскали его номер в гостинице и нашли там два ногтя и один волос, я решил, что мы люди везучие. Да, мы и вправду везучие. Глядя на карту, я понял, что убийства не случайны. Ногти заставили меня сомневаться в существовании Массара.

– Черт, но откуда же тогда взялись ногти? – воскликнул Солиман.

– Соль, Лоранс срезал их с мертвеца.

Солимана передернуло от отвращения.

– Он не сообразил, что Массар грызет ногти. Он даже не представлял себе, что такое бывает. Сам он такой чистоплотный, такой аккуратный. В этом и состояла первая ошибка канадца.

– А что, были и другие? – с любопытством спросил Солиман, не сводя глаз с комиссара.

– Да, и не одна. Свечи и убийства у подножия креста. С самого ли начала Лоранс знал о том, что Массар суеверен, или ему Камилла об этом рассказала позже, – это мне неизвестно. Но ему это явно понравилось, тем более что вас это тоже заинтересовало. Однако в Белькуре полицейские не дали ему разгуляться, и пришлось совершить убийство вдали от крестов и распятий. Суеверные люди так не поступают. Они упорствуют, следуя своим убеждениям, и действуют вопреки опасности, даже если риск велик. А этот просто-напросто прирезал Элуэна в поле. Что свидетельствует о том, что все эти кресты и распятия – чепуха. Как и свечи. И я вернулся к тому, с чего начал: Массар, вероятнее всего, – вовсе не Массар. Понимаешь, Соль, когда появилась гипотеза о Падуэлле, я уже был к ней готов. Я ее ждал.