— Во время прошлого Сезона, — начинает он, — у нас были небольшие проблемы. Но это никак не связано с происходящим сейчас.

— А вдруг связано? Почему вы так уверены?

— Потому что тот, из-за кого эти проблемы тогда возникли, мертв. Еще вопросы?

Он сердится. Может, уже сожалеет о своем обещании не выбрасывать меня с корабля. Он любит порядок, а я уже не раз дала понять, что не похожа на его карандаши, меня так просто на место не поставишь.

— Да, — тон выходит очень враждебный. — Почему меня разбудили раньше срока? Что там произошло?

Доктор хмурится.

— Точно не знаю, — произносит он, наконец. — Но, кажется, тебя кто-то… отсоединил.

— Отсоединил?

— Криокамеры оборудованы довольно примитивными электроприборами, которые следят за температурой и системами жизнеобеспечения. Тебя просто… отключили от источника питания. Выключили. Выдернули из розетки.

— Кто это сделал?! — я вскакиваю на ноги. Рука доктора дергается в сторону пластыря. Я снова сажусь, но дыхание успокоить не удается, и сердце бьется как бешеное. Разговор в коридоре, а теперь еще это… здесь определенно происходит что- то нехорошее. И я оказалась в центре всего этого.

— Пока мы не уверены, но выясним, — говорит он и добавляет так тихо, что я едва слышу: — но у этого человека должен был быть доступ. — Его взгляд упирается в дверь, и я знаю — он думает о Старейшине. Это бред: Старейшине я ничем не мешала, пока не проснулась. Но… зачем вообще кому-то отключать меня? Чтобы убить? Но почему меня? Я ведь второстепенна, как любезно подчеркнул доктор.

И тут все размышления отступают на второй план — в голову мне приходит самый главный вопрос.

— А мои родители? Тот, кто отключил меня, попытается и до них тоже добраться? — вспоминаю, как захлебывалась криораствором, как думала, что утону в том ящике. Не хочу, чтобы это чувствовали мои родители. Если крышки откроют слишком поздно, когда лед уже растает, я рискую потерять их навсегда.

— Возвращайся в свою комнату и отдыхай. Постарайся не думать о плохом. Можешь быть спокойна, твои родители и остальные замороженные — в безопасности. Старейшина за этим проследит.

С сомнением прищуриваюсь. Что-то не очень мне верится, чтобы этот старик сделал все возможное для защиты людей. Он, наверное, подумает, что охрана у криокамер будет «аномалией». И вообще, судя по характеру, с него станется отключить меня просто ради того, чтобы посмотреть, умру я или нет.

Но здесь невозможно думать. Не знаю, что делать. Я совсем не устала, но хочется остаться наедине со своими мыслями. Поэтому я ухожу из кабинета.

Около моей двери горкой лежат растерзанные цветы. Наклоняюсь и поднимаю — они похожи на тигровые лилии, только больше и ярче всех лилий, какие я видела на Земле. Хотя от них мало что осталось, можно было бы поставить их в воду — они все еще красивы и пахнут очень сладко. Но все же, помедлив, я выпрямляюсь и оставляю их лежать в коридоре. Они слишком напоминают мне меня саму.

— А, вот ты где, — с невозмутимым видом Старейшина появляется из люка, ведущего на уровень корабельщиков.

Я лежу на холодном металлическом полу под экраном, за которым спрятаны фальшивые звезды. Голова раскалывается от его хитрого фокуса с шумом. Никогда в жизни у меня еще не было такой страшной головной боли. С каждым поворотом головы на нее словно обрушивается тонна груза, расплющивая череп, превращая мозг в лужицу пюре. Я стараюсь не шевелиться.

— Это было то еще свинство с твоей стороны, — бормочу я, прижимая ладони ко лбу.

— Что? А, ты про шумы. Ну, в следующий раз не будешь игнорировать мой вызов.

— Я буду делать, что захочу! — Да, это звучит по-детски, но я даже вижу с трудом из-за этой гадской головной боли. Хорошо, что металлический потолок у меня перед глазами скрывает навигационный экран. Стоит только подумать о россыпи малюсеньких мерцающих лампочек-звезд, и боль усиливается.

Старейшина проходит через Большой зал к себе в комнату, а через несколько мгновений возвращается, неся что-то в руке. Бросает мне: это оказывается бледно-лиловый пластырь. В мгновение ока разрываю упаковку и прикладываю его прямо на лоб, чувствуя, как микроскопические иглы цепляются за кожу, словно липучка. Глубоко вздыхаю и жду, когда лекарство начнет действовать и успокоит пульсацию в голове.

— Будет тебе уроком, — прокатывается по залу голос Старейшины. Вообще-то кричать ему незачем — мы тут одни. Зачем тогда он говорит так громко? Наверное, просто чтобы добавить мне головной боли. — Долг Старейшины — предотвращать разлад. За эти столетия, устранив различия, мы достигли совершенства в предупреждении первой причины разлада.

— Знаю. — У меня вырывается стон. Вдавливаю пластырь глубже в кожу. Обязательно прямо сейчас читать мне лекцию?

Старейшина пытается присесть рядом со мной, но у него так хрустят суставы в коленях, что он снова встает и принимается ковылять вокруг меня кругами, все быстрее и быстрее.

— Неужели ты не понимаешь? — раздраженно бросает он, наконец. — Невозможно представить себе человека, более непохожего нас, чем эта девушка!

— И что?

Старейшина всплескивает руками.

— Хаос! Разлад! Усобицы! От нее будут одни проблемы!

Вскидываю бровь, радуясь, что пластырь уже подействовал и мне лучше.

— Переигрываешь немного, тебе не кажется?

Уронив руки, Старейшина обращает на меня взгляд.

— Она может погубить корабль.

— Она всего лишь девушка.

Старейшина почти рычит.

— Подожди-ка… — Я приподнимаюсь и смотрю на него внимательно. — Вот в чем дело, да? Девушка, и к тому же моего возраста. Ты боишься, что мы… — При этой мысли я заливаюсь краской. Старейшина боится того, что может случиться между мной и Эми, а я, если честно, как раз на это и надеюсь.

— Не смеши меня, — ухмыляется он, и я просто багровею. — Уж об этом я совсем не беспокоюсь.

С шумом вскакиваю на ноги. Неужели он думает, что я не могу? Я знаю, время моего Сезона еще не пришло, но я уверен, что еще как могу. Когда я смотрю на Эми… я точно знаю, что хотел бы сделать с ней, и знаю, что могу это сделать. Как он смеет сомневаться! Зря он считает меня ребенком!

— Ты отвлекаешься, — Старейшина щелкает пальцами у меня перед носом. — Все это к делу не относится. Важно только то, что из-за нее у нас будут проблемы.

— И что ты будешь с этим делать? — спрашиваю я, опускаясь обратно на пол.

Старейшина окидывает меня оценивающим взглядом.

— Ты станешь следующим Старейшиной. Что бы ты сделал?

— Ничего, — вздергиваю подбородок. — Она никому не мешает. Все устроится.

— У Старейшины нет права бездействовать. — Из-за этой его самодовольной улыбочки у меня руки чешутся его стукнуть. Пока я пытаюсь придумать, как бы поостроумнее парировать, он жестом приказывает мне подождать и, отвернувшись, нажимает кнопку за ухом.

— Угу, — мычит Старейшина кому-то в вай-коме. — Ясно. Да, конечно.

Потом снова поворачивается ко мне.

— Мне нужно на уровень корабельщиков. Сиди здесь и читай о лидерах Сол-Земли. Я оставил тебе пленку в учебном центре.

— Но… — В последнее время Старейшина проводит на уровне корабельщиков куда больше времени, чем раньше. — Все в порядке?

Снова оценивающий взгляд. Старейшина словно взвешивает, достоин ли я знать, о чем он думает, разделить груз его проблем. И в его согбенных плечах, в том, с каким трудом он волочит хромую ногу, я вижу: точно так же, как я он чувствует на себе весь вес этого корабля. Хотя, нет — он чувствует его даже сильнее. Он носил его на себе много дольше, чем я, и не только за себя, но и за того Старшего, что умер и не смог заменить его.

На мгновение я вижу Эми его глазами — как проблему.

— Нам нужно будет поговорить, когда оба сюда вернемся, — голос у него теперь серьезный, обеспокоенный. Старейшина переступаете ноги на ногу, но не двигается к люку.