— Я никогда не буду, как ты! Никогда! Это все ложь! — я перевожу взгляд туда, куда он указывает, и вижу звезды. Они такие красивые. Блестящие. Яркие. Совсем не такие, как дома.

Сердце пропускает удар, на мгновение я забываю, как дышать. Дома? Но дом здесь. Зачем думать о других звездах? У меня есть эти. Их мне хватит. Они красивые. Блестящие. Яркие.

— Во что ты играешь? — слышу я крик Старшего и понимаю, что снова отвлеклась от разговора.

Нельзя отвлекаться.

Но… почему? Это ко мне не относится.

«Нет, относится», — шепчет мне внутренний голос.

«Как?» — спрашиваю я.

Но ответа нет.

— Ты маленький нахал. — Старейшина наклоняется ближе к Старшему. — Им нужна надежда, ясно? Им нужны красивые блестяшки…

Я поднимаю глаза на красивые блестяшки. Они красивые. И блестящие.

Моргаю. Куда делся звук?

Старший со Старейшиной оба смотрят на меня.

Надо что-то им сказать? У них такой вид, будто они хотят от меня что-то услышать.

Но что мне им сказать?

— Эми? — тихо зовет Старший.

Старейшина усмехается, обнажая зубы. В животе снова все сжимается, я чувствую на языке горечь, но уголки губ ползут вверх в ответ на его улыбку. Старейшина наклоняется ко мне. Гладит по щеке. При его приближении мне почему-то вдруг хочется отшатнуться. Но это глупо… с чего вдруг? Я остаюсь на месте. Он берет мое лицо в ладони и притягивает меня к себе.

— Убери от нее руки, — рычит Старший.

— Ты что, не видишь? — спрашивает Старейшина. Наверно, он обращается к Старшему, а не ко мне, хоть и смотрит на меня. — У людей на «Годспиде» простые потребности, простые желания. Дай им ярких огоньков, и они назовут их надеждой. Дай им надежду, и они сделают все, что угодно. Будут работать, когда не хотят. Будут размножаться, когда кораблю нужно пополнение. И все это — с улыбкой на лице.

Губы Старейшины изгибаются в улыбке. Глаза — такие теплые, карие и уютные — глядят в мои глаза.

Я улыбаюсь в ответ.

Что-то случилось. С Эми что-то случилось.

— Что с тобой? — спрашиваю я. Она моргает.

— Ничего.

Нужно отвести ее к Доку. Не знаю, можно ли ему доверять, но кто еще поможет? Старейшине уж точно доверять нельзя.

Скорей увожу Эми с уровня хранителей и подальше от Старейшины. От страха и восторга, с какими она впервые поднималась по гравтрубе, не осталось и следа — они сменились вялым безразличием. Послушно, как собака, она следует за мной по дорожке больничного сада, тупо глядя вперед — не на цветы, не на статую Старейшины, а просто вперед. Сомневаюсь, что она вообще что-нибудь замечает.

На первом этаже Больницы не меньше десятка людей. Половина — пожилые, остальные помоложе — сыновья и дочери, которые привели их сюда.

— Она не в себе, — говорит мужчина, наклоняясь к полной медсестре с дряблыми руками, заведующей отделением «скорой помощи». — Чересчур стара для гравтрубы, но я ей рассказал про собрание, которое было на уровне хранителей. И кажется, она из-за него свихнулась. Все путает.

— Ничего я не путаю, — скрипящим голосом возражает старушка у него за спиной. — Я его помню ясно, как день. Звезды со светящимися хвостами. Единственный раз, что я видела звезды.

Я тяну Эми за собой, как растерянного ребенка, но, если честно, я растерян куда больше, чем она.

Медсестра с дряблыми руками кивает мужчине.

— Ты не виноват. У пожилых часто к старости все в голове путается. Для таких у нас есть места на четвертом этаже. Я ее отправлю туда, к Доку на осмотр.

— Спасибо, — со вздохом облегчения говорит мужчина и оборачивается к старушке. Поговорив с ней, поручает заботам медсестры, и та ведет старушку к лифту, где уже стоим мы с Эми.

— Ты — Старший. Тот, который не умер, — говорит старушка, увидев меня. — И девочка-эксперимент, про которую нам Старейшина говорил.

— Здравствуйте, — улыбается Эми, протягивая женщине руку. Если до этого у меня еще были сомнения, точно ли с Эми что-то случилось, то сейчас они исчезли. Эми — нормальная Эми, та, которую я знаю — ни за что не позволила бы называть себя экспериментом.

— Они говорят, я больна, — сообщает старушка Эми.

— Тут Больница, — Эми говорит просто и предметно, словно маленький ребенок.

— Я не знала, что больна.

— Ты просто запуталась, милая, — мягко произносит медсестра. — Путаешь прошлое и настоящее.

— Это плохо. — Эми широко распахивает глаза.

Двери открываются, и мы все заходим в лифт. Я нажимаю кнопку третьего этажа. Медсестра тянется и нажимает четвертый.

— Что там, на четвертом этаже? — спрашиваю я. Док периодически кладет туда пациентов — обычно стариков, — но я никогда не замечал там никакого движения и вообще ничего, кроме, конечно, секретного лифта.

— Там у нас комнаты для пожилых, — отвечает сестра. — Когда они становятся не способны сами за собой ухаживать, мы их селим туда. Им нужен покой и отдых, а на четвертом этаже есть нужные лекарства, — она поглаживает старушку по руке, и та улыбается ей, и улыбка озаряет ее морщинистое лицо.

Я хмурюсь. Почему тогда двери на четвертом этаже всегда заперты, если там всего лишь отдыхают старики?

Двери открываются, выпуская нас в комнату для отдыха. Я выхожу.

— Ты ничего не забыл? — окликает меня медсестра.

Эми все еще стоит в лифте, тупо уставившись на табло над дверями.

— Три, — объявляет она торжественно, читая горящую цифру.

— Да, — подтверждаю я. — Идем, — беру ее за запястье и тяну за собой. В комнате довольно много пациентов, лица у всех мрачные, а в глазах горит гнев.

Эми кривится. Опускаю взгляд на ее запястья и обнаруживаю на светлой коже зеленовато-фиолетовые синяки.

— Это я сделал? — спрашиваю я, осторожно поднося ее руку к лицу, чтобы получше рассмотреть.

— Нет, — просто отвечает Эми.

Синяки вообще-то старые. Им как минимум день, если не больше.

— Что случилось?

— Меня поймали трое, — говорит Эми. — Но все нормально.

В ушах отзывается глухой удар сердца.

— Тебя поймали трое? И все нормально?

— Да.

— Н-но… — растерянно лепечу я.

Эми смотрит на меня, хлопая глазами, словно не может понять, как можно из-за чего-то так волноваться.

— Это для тебя неважно, да? — спрашиваю я.

— Что?

— Это… все.

— Важно, — возражает Эми, но в голосе ее звучит скука.

— Ты помнишь, откуда у тебя эти синяки? — машу ее безвольной рукой у нее перед носом. На мгновение она фокусирует на ней взгляд, но потом снова отводит глаза. Кивает. — Вспомни, что ты чувствовала потом. Что ты делала?

— Я помню… плакала? Но это глупо. Не стоит из-за этого плакать. Все хорошо.

Я не выдерживаю, отпускаю запястье Эми, хватаю ее за плечи и хорошенько встряхиваю. Ее голова безвольно болтается — словно я трясу куклу. И, как ни старайся, у меня не получается вернуть ее глазам живое выражение.

— Что с тобой случилось? — хриплю я, отпуская ее.

— Ничего. Все хорошо.

— Я найду способ, как тебя вернуть.

— Я не терялась, — говорит Эми голосом таким же пустым, как и глаза.

Я веду ее по коридору, завожу в комнату и приказываю сидеть там, даже не сомневаясь, что она послушается.

В конце концов Харли обнаруживается за прудом — сидит на берегу и бросает камни в воду.

— Что тебе сказал Старейшина? — спрашиваю я, вставая рядом.

— Не твое дело, — огрызается он, не поднимая глаз.

У меня нет времени на его капризы.

— С Эми что-то случилось.

Харли рывком поднимает голову.

— Что?

— Она… она ведет себя, как фермеры.

Харли снова отворачивается к пруду.

— Ааа… — После чего добавляет: — Может, так и лучше.

— В смысле?

— Они все смирились с тем, что мы не приземлимся, ты что, не видел? Расстроились только мы, психи.

Я видел. Голос подал один лишь Харли — он ведь видел настоящие звезды. Но остальные жители Палаты тоже нервничали и уж точно не радовались.