– Да нет, их машина стоит. – Я пожала плечами. – Впрочем, от этой гвардии всего ожидать можно. Наверно, в сауну пошли безобразничать.

В бассейне активно плавал сержант Васягин, то и дело ныряя вглубь и через некоторое время всплывая с выпученными глазами.

– Чего это он?

– Пистолет утонул, – пояснил Соловьев, – а бассейн глубокий, вот и не может достать, бедняга.

– Сил моих нет смотреть на его мучения, – мелодично выговорила Эвелина, снимая пляжный костюмчик. Глаза присутствующих мужчин заметно округлились, купальник молодой женщины не грешил чрезмерной закрытостью, демонстрируя все прелести ее великолепного тела.

Она нырнула в воду и через минуту появилась на поверхности, держа в руке кобуру васягинского пистолета.

Сержант аж подскочил от радости.

– Здорово, – повторял он, – спасибо. А то меня за этот пистолет... – И он провел ребром ладони по горлу.

– Это точно, – подтвердил лейтенант Бобров.

– Ну ладно, вы купайтесь, а я пойду в дом. – Я быстро пошла к лестнице, ведущей внутрь дома.

Вавилова уже не было, и я с нескрываемым облегчением поднялась в вестибюль. Вавилов находился здесь. Я улыбнулась и хотела пройти мимо, но он придержал меня за руку и быстро выговорил:

– Вы как будто получили свежую информацию, Таня?..

– Каким образом это... – начала было я, но в этот момент на лице Вавилова вспыхнула торжествующая улыбка, и чьи-то руки крепко схватили мою голову и прижали к лицу смоченную – очевидно, хлороформом – тряпку. И на втором вдохе я потеряла сознание...

– Как вы себя чувствуете, Танечка? – произнес у меня над ухом чей-то приятный мужской голос. – С вами обошлись не совсем любезно, и я очень сожалею, что пришлось прибегнуть к таким неделикатным мерам.

Я открыла глаза и увидела ухмыляющуюся физиономию Вавилова. За его спиной стоял Соловьев.

– Я так и думала, капитан Вавилов, что вы в сговоре с преступниками, – произнесла я.

– О каких преступниках вы говорите? – с умилительной наивностью удивился Вавилов.

– Вам назвать имена? Ну, к примеру, господин Соловьев, талантливый ученый, каких нужно изолировать от общества еще в детстве...

Соловьев молчал.

– А самый замечательный человек в этой когорте ублюдков, в которую входите и вы, товарищ капитан, – продолжала я, – Тимофеев Александр Иванович. Верно, ему не терпится прибрать к рукам фирму Аметистова и Баскера, вот он и прибегает к услугам негодяев вроде вас.

– У нее недурно подвешен язык, а, Олег Платонович?

Соловьев и тут не издал ни звука.

– Меня выдал Фил? – спросила я, рассматривая свое тело, прикрученное к стулу, и поворачивая голову, чтобы разглядеть помещение, где я находилась.

– Нет, не он, – впервые проговорил Соловьев.

...Это была большая комната полуподвального типа, с низкими потолками и без окон. Вдоль стен стояли шкафы, а в промежутке между ними был виден голый, не закрытый обоями бетон.

– Не он, – повторил Соловьев, – просто вы не знаете, кто вам друг, а кто враг.

– Если будешь вести себя хорошо, то этих различий и не почувствуешь, – вставил Вавилов.

Соловьев холодно повернулся к нему и произнес, не пытаясь смягчить металлические нотки в своем обычно мелодичном и приятном голосе:

– Денис Иванович, поднимитесь лучше наверх. А иначе вы же знаете: никогда не наступит рассвет. Вы меня понимаете?

По лицу Вавилова скользнуло нетипичное выражение растерянности и даже страха.

– Позовите Эвелину, – приказал Соловьев, и тот покорно зашагал к выходу, что-то уныло бормоча под нос.

– Что вы с ним сделали? – оторопело спросила я.

– Похоже? – вопросом на вопрос ответил Соловьев.

– Особенно когда вы сказали: «Никогда не наступит рассвет»... – выговорила я.

– Я думаю, вам все известно, но давайте кое-что уточним и сверим.

– Вы думаете убить меня?

Соловьев покачал головой:

– Убивают лишь тех, кто сам навлекает на себя смерть. Так, как Аметистов, так, как Баскер, так, как Вавилов.

Меня поразило, что Соловьев перечислил в одном ряду и живых. Или Вавилов уже мертв?

Словно опровергая это, послышались тяжелые шаги Вавилова. Вслед за капитаном вошла Эвелина. Лицо ее было мертвенно-бледно, в уголках влажных темных глаз застыли слезы.

– Я же сказал тебе, капитан, – холодно произнес Соловьев, – уходи.

Эвелина прошла мимо Вавилова и, легко повернув голову, одарила его взглядом через плечо – глубоким, властным, презрительно повелевающим. Я не знаю, был ли капитан под воздействием некоего наркотика или просто напряжен до предела, но он резко отшатнулся и выбежал из комнаты.

«Что за чертовщина?» – подумала я.

Эвелина приблизилась ко мне и неожиданно мягким, едва ли не нежным голосом проворковала:

– Я надеюсь, ты не решила, что тебя схватили из-за Фила и Лены?

– Именно так я и подумала.

– Напрасно. Им самим очень тяжело, – произнесла Эвелина, – и мне очень горько, что я навлекла на всех вас столько бед.

Я молчала.

– Конечно, ты считаешь меня маньячкой с кучей нервных патологий, которую нужно отправить в соответствующее заведение и оставить там навсегда.

– Возможно.

– Это правильно. – Она прошлась передо мной. – А после сегодняшнего дня и особенно ночи ты утвердишься в этом убеждении.

– Значит, вы не убьете меня? По крайней мере, сейчас я должна пережить сегодняшнюю ночь.

– Можешь не опасаться за свою жизнь, – сказал Соловьев. – Ты посидишь здесь до рассвета, благо до него осталось не так уж и много.

Я похолодела: сколько же я пролежала без чувств.

– Сколько сейчас?.. – выдохнула я.

– Это не суть важно, – сказал Соловьев. – Впрочем, почему и не сказать. Около одиннадцати вечера.

– А где Бельмов, Казаков и Кузнецов?

– В подвале, в соседней комнате.

– А Селиверстов и его люди? – тревожно продолжала я, ибо знала теперь, кто находится передо мной.

– Что должно случиться с Селиверстовым, Таня? – спросил Соловьев.

– Он не убит?

– С чего это ему быть убитым?.. – усмехнулся Олег Платонович. – Жив и здоров, пьет кофе на втором этаже.

– Кофе?.. – Я чуть не задохнулась. – Так он тоже с вами... заодно?

Соловьев мягко улыбнулся и неопределенно покачал головой:

– С нами? Нет, он с Тимофеевым, Вавиловым, Новаченко. Не с нами.

– Кого вы имеете в виду, когда говорите «мы»? – спросила я, с трудом переводя дыхание.

– Это так просто. Ну конечно же, я говорю о себе, Эвелине и еще одном человеке.

– Брате Эвелины?

Женщина вздрогнула и с плохо скрываемым испугом посмотрела на меня.

– Да, да, – пробормотала она, – Васик... он мой брат. Вы знаете, как это несправедливо... наверно, вы осуждаете нас... Правда?

В голосе Эвелины было столько болезненного трепета, молящего волнения, что я невольно сжалась от сострадания.

– Зачем вы убили Аметистова? Ради чего вы замышляете еще одно злодеяние?

– Хорошо, хорошо, – пролепетала она. – Это очень просто. Вы знаете, я всегда была счастливой. С детства. С рождения. У меня всегда были самые лучшие мама и папа, меня всегда любили, и всегда я была самая красивая, самая везучая. У меня были самые лучшие и надежные мужчины, они были богаты и боготворили меня.

Она полузакрыла глаза и, встав на колени на холодный бетонный пол, схватилась одной рукой за горло, а другой стала водить по бедру. В этот момент мне стало страшно, потому что стало ясно, что Эвелина больна. Очень больна. Хрупкая белая шея с прожилками голубоватых вен казалась беспомощной и уязвимой, а скользящие по ней длинные тонкие пальцы – по-детски слабыми и безвольными.

– Мне надоело видеть людей, готовых отдать за меня все, – проговорила она срывающимся голосом, – и только тогда... я не знаю, что случилось, но, по-моему, я чересчур увеличила дозы этого счастья и слишком долго жила им, и бог наконец устал меня любить.